Нескорая помощь или Как победить маразм

Очнулся от голоса. Где-то говорили. Где?.. «Так ахнуло, что чуть мозг не вытряхнуло» — тихие, приглушённые слова, это же, кажется, Александр. И, не дав прийти в себя, он ещё громче произнёс: «Лицом тянуться к воздушной подушке, потому что везде в отсеке вода». — «Но мы же не на лодке», — попытался зачем-то возразить академик, быстро открыв глаза, словно побоявшись утонуть. Свет в салоне не горел, где-то рядом хрипела больная. Кардиомонитор отцепился и показал изолинию. «Вот же он, воздух, а когда он рядом, на какое-то время…» — вновь выкинул Покровский, и Эндрю вспомнил про воздух. Вернее, про кислородный баллон. А ну щас как рванёт! Ползком док направился к разбитому боковому окну. Где-то искрило и жутко сифонил упомянутый баллон. В общем, всё как в фильме ужасов. «…Перестаешь ощущать себя человеком», — Александр-книга закончил-таки фразу. «Да я вообще ничего не чувствую, и дышать тяжело», — наконец ответил Ойстрик-человек. Очевиден перелом ребер. Да и сотрясение не хилое. Хорошо хоть жив. «Тяжело — ждать своей очереди», — уточнила книга. «В смысле очереди? — не понял товарищ. — На тот свет, что ли?» Не хотелось думать о смерти, по крайней мере, собственной. Молодой, может быть, когда-нибудь талантливый. И тоже отец. «Но нас ищут — ежу понятно», — успокаивал Покровский. «Да чего искать-то, лежим чуть ли не в центре Путенбурга», — сплюнул констатацией Эндрю. Город значительно разросся, и в наши дни Московский район не казался какой-то окраиной. До Невского проспекта рукой подать: десять километров для пятимиллионного мегаполиса не крюк. «И ещё бы найти торпедиста. Желательно живьём», — подсказал Александр. «А-а-а, ты имеешь в виду падлу, протаранившую нас?» — на ходу схватил намёк академик. Как можно ночью не заметить сверкающий и орущий на все лады микроавтобус?! Хотя сейчас не до дебилов. Беспокоило иное. Покровский это сразу понял: «Кто-то выйдет через люк. Кто-то — как попало». Да, хочется выбраться. Наверх. Достать коллег. И глоточек свежего воздуха. Обязательно. «Воздух — колючий, ядреный, щекочущий нёбо, обжигающий язык и гортань», — напомнил Саша. А в феврале по-другому и не бывает. Чай, не Италия вам. Температура поселилась в минусе надежно. И даже приросла к нему, если можно так сказать. Посему и воздух соответственно. Как же трудно дышать. «Нужно бубнить себе: «Дотянешь, дотянешь, обязательно дотянешь»», — поддерживал химик-писатель. «Спасибо тебе, приятель, — поблагодарил медик-спасатель, — нам тут легче, это не под водой в железе оказаться. Упаси Бог». Он представил себе нештатную ситуацию на атомоходе или пусть даже на дизельке, и кожей ощутил первобытный страх. Там и без аварии клаустрофобию проще пареной репы заработать. «Мне придется вслепую нырять в воду внутри подводной лодки», — согласился с мыслями Саша. Эндрю всё отчётливей казалось, что с ним беседует сам автор, а не его книга. И даже более того, академик ощутил воду, тяжёлый воздух и жгучее желание добраться до торпедного аппарата. А главное: торпедиста действительно нужно найти. Настоящего торпедиста. «Нет, на берегу все же спокойней. Это я тебе как начмед начхиму говорю», — хлопал по невидимому плечу Покровского медработник. А химик включался в разговор и насмешливо возражал очередной цитатой из рассказа: «Нам бы ещё бабу сюда». Вместе улыбнулись. На сей раз наш товарищ решил ответить тоже цитатой, пусть и не из своей книги (просто не успел ещё ничего написать), а из тургеневской, «Отцы и дети». «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта», — вспомнил он великого классика. Покровский, видимо, хотел поблагодарить Андрея за такую находку, но его перебили:

— Вань, ты снимаешь? — раздался женский голос.

«Вот сволочи!», — подумал Эндрю. Помогли бы лучше, а они видео пишут. Он выполз из окна и вновь ужаснулся. С бензобака капало топливо, а в салоне по-прежнему шипел баллон, и искрила электрика. Сам выполз, хромая. Минута, другая. Тишина. Лишь вой новых сирен раздражал перепонки. Прибывали коллеги и милиция. Когда стало ясно, что взрыва не будет, Эндрю вернулся обратно: достать напарника и наркотики. Но при первом взгляде в кузов открылось страшное: Володю уже не вернуть. Накрыв фельдшера скоряшной курткой, академик отыскал чемоданчик.

— Мамочки родные! — воскликнули со стороны кабины. — Иван Сергеевич, водитель не подаёт признаков жизни. Может, вы в салоне посмотрите?

«Не может быть! Неужели и Игнатьич погиб! — с горечью заметил наш медик. — Я не хочу верить, что они мертвы. Пусть не на лодке, но тоже нелепо». Как же глупо, обидно, несправедливо! Им бы ещё жить и жить. А сколько ещё подобных трагедий на наших дорогах? Не на один экипаж жертв насобирать можно. Хотя при чем тут количество? Даже жизнь одного человека ценна. И об этом нужно помнить.

— Живые есть? — раздался голос в салоне.

— Ещё бы! — Эндрю вспомнил химика, и тот его поддержал: «Мы же так просто не сдыхаем».