Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

В Голландии присутствие Марии Николаевны постоянно ощущалось. Но и после, в Москве, особенно первое время, нам обоим ее не хватало. А в то июльское утро, выйдя из церкви, мы сели в ее небольшой автомобиль, Анастасия Ивановна впереди, я – между Татьянами, горячо обсуждающими, где нам находиться после окончания нашего срока в гостинице (обе настаивали, чтобы у них), – и Мария Николаевна повезла нас вдоль каналов, где зыбко покачивались разноцветные отражения двух-, трехэтажных домов с мягкими обводами фронтонов.

* * *

Здание, где проходила Пятая международная книжная ярмарка писательниц-женщин, занимало полквартала в центре Амстердама. На первый взгляд – кирпичный монстр, без окон, вызывающе громоздкий среди изысканных амстердамских особняков. Здание – историческое, когда-то здесь располагалась Амстердамская биржа, для которой оно и было построено в 1903 году в аскетичной манере, получившей впоследствии название «Северный модерн».

У входа толпился народ, висели красочные плакаты. По всему чувствовалось, книжная ярмарка – это событие в жизни города.

Однако внутри бывшая Биржа ошеломляла своеобразием стиля. Хрусталь люстр соседствовал с кирпичной шероховатостью стен, полированное дерево перил отражало свет солнца, проникающего сквозь стекла крыши. Среди этих столбов падающего сверху света дефилировала публика. Июльский зной, дававший о себе знать за стенами здания, здесь не чувствовался, в воздухе носился прохладный ветерок. Публика сочувственно отводила глаза от Анастасии Ивановны, одетой по-осеннему в пальто.

Дамы-распорядительницы нацепили нам на лацканы специальные гостевые бирки, повели знакомить с дамами, заведующими на выставке культурной программой. Те, в свою очередь, велели принести соки, кофе, фрукты, поглядывая на Анастасию Ивановну, восхищенно покачивали головами, приговаривая инкредибл, что означало – невероятно. Инкредибл – почти сто лет. Инкредибл – ясный ум в таком возрасте…

Потом повели показывать аудиторию, где завтра должно состояться выступление. Триста, а может быть, и больше, мягких кресел, поднимающихся амфитеатром к стеклянному потолку, выжидательная тишина. Неужели завтра, здесь? Сумеет ли овладеть вниманием такой большой аудитории, не понимающей русской речи?

Мы шли по галереям, переходам, просторным залам. Книжные развалы – чудеса современной полиграфии – зазывали к себе разноязыким хором. Не хотелось пропустить ни одну из выставленных книг. В большинстве случаев их представляли женщины. Не было здесь только книг на русском языке. И вдруг – словно в нашу сторону метнулся фиолетовый язычок пламени. С сумеречно-лиловой обложки на меня смотрели глаза Марины Цветаевой! В портрете легко угадывалась фотография коктебельского периода.

Это была книга стихов и прозы, переведенная на голландский Татьянами и еще двумя переводчицами.

Итак, завтра, здесь, в этом зале.

* * *

Большой номер в «Красном льве» А.И. обжила так же быстро, как и четыре года назад комнату в Коктебеле. Думаю, персонал этой фешенебельной гостиницы, много чего повидавший на своем веку, такого не видел. Всюду лежали вещи, проделавшие по воздуху путь из Москвы, прямиком со Спасской. Извлеченные из обшарпанного чемодана, они нисколько не страдали комплексом неполноценности, уютно расположились в шкафу, на диване, на стульях. На коврах рассыпались гомеопатические шарики, в ванной комнате среди мрамора и зеркал гордо стояла мятая алюминиевая кружка, видимо, привезенная еще из ссылки.

Смуглая индонезийка, прибиравшая каждый день в номере, только таращила от изумления ореховые глаза. Сегодня причин удивляться у нее было больше, чем обычно. Анастасию Ивановну трудно было узнать в светлом элегантном костюме, подаренном ей в Москве для этого случая Ольгой Рудаковой, дочерью ее подруги, эстонской художницы Ирины Бржеской.

Утро было ослепительным, за окнами гостиницы мягко погромыхивал трамвай. Мы завтракали в полутемной зале среди гравюр, посвященных первым голландским переселенцам в Америку. Анастасия Ивановна, прихлебывая кофе, говорила:

– Как вы думаете, что это будет? Я могу прочитать стихи – Маринины, свои.

Мне казалось, она испытывает волнение перед выступлением.

От гостиницы «Красный лев» до здания, где проходила книжная ярмарка, идти было совсем недалеко – всего один квартал. Но мы шли более получаса. Временами останавливались, А.И. о чем-нибудь спрашивала, толпа обтекала нас, как вода камень.

Однако к двенадцати мы были уже у входа. Теперь здесь висела свежая афиша, где понятные слова «Anastasia Tsvetajeva…» соседствовали с другими, читать – язык сломаешь. Впрочем, времени на это не было – к нам спешили устроительницы с уже знакомым «инкредибл» на устах. Теперь, правда, звучал и новый мотив. «Фул, фул», – говорили они с испуганными и восторженными улыбками. Зал заполнен до отказа. За время работы выставки такого еще не было. Инкредибл.