Неслышный зов

Постепенно Громачевы очистили бы всю яблоню, но Трофим, видно, почуял неладное. Однажды, оставив где-то битюга с телегой, он в неурочное время вернулся домой и в окно приметил, что кто-то легонько встряхивает яблоньку. Боясь, что воры уйдут, Трофим выпустил на огород Фульду и заорал:

— Вперед! Ату их! Взять!..

И, схватив палку, сам ринулся к яблоне. Но она росла далеко от дома. Задав стрекача, ребята успели добежать до забора. Здесь овчарка догнала их и… не тронула, а лишь игриво затявкала. Ромка и Дима без помех прошмыгнули в дырку и помчались к густым зарослям ольшаника…

За спиной они услышали внезапный вой и визг Фульды. Разъяренный Трофим с ходу принялся бить собаку за то, что она упустила воров. Если бы он нагнал мальчишек, то и им досталось бы не меньше.

Часа три Рома с Димкой не возвращались домой, боясь, что Трофим поджидает их с палкой где-нибудь на улице. Но ни у калитки, ни во дворе никого не было. И Фульда у соседей не звенела цепью. «Значит, Трофим уехал, раз собака спущена с цепи», — решили ребята.

На кухне они застали жену Трофима Матрешу. Соседка, плача, жаловалась Анне:

— Покалечил мой изверг Фульдочку… Всю палку об нее изломал за то, что воров не тронула! Хребет, видно, перешиб… Ходить, бедняга, не может, лежит на огороде и стонет.

— А вы где бегаете? — набросилась на ребят Анна. — Не докличешься вас. Видели, кто к соседям за яблоками лазал?

— Это не с нашей улицы, — соврал Ромка. — Чужие.

— Мой ирод тоже говорил… Хитро очень лазали, с умом, — вставила Матреша. — Энто дело не малышей.

Ребята вместе с женой Трофима пошли взглянуть на Фульду.

Собака лежала на траве невдалеке от лаза и тяжело дышала. Глаза у нее были тусклыми, а черный нос запекся. Димка жалостливо погладил морду, и овчарка лизнула ему руку.

У Ромки невольно навернулись слезы — ведь собака пострадала из-за них. Мальчишки попытались было поднять Фульду. Собака застонала.

— Оставьте ее, не трогайте, — сказала Матреша. — Подохнет, наверное: ничего есть не хочет.

Димка принес Фульде мозговую косточку, выпрошенную у Анны, а Рома — супу. На косточку собака даже не взглянула, а суп начала было лакать, но ее тут же вырвало.

К вечеру Фульда, казалось, заснула. Димка потрогал ее и попятился. Собака стала твердой. От нее веяло таким холодом, что ребятам стало страшно.

— Сдохла, — сказал Димка и захныкал.

С той поры мальчишки возненавидели извозчика.

На другой день, как только Трофим уехал со двора, Ромка побежал к беженцам и по секрету сказал, что Фульда сдохла и, пока Фоничев не заведет новую собаку, можно вволю наесться спелой карабовки.

Он привел всю ватагу к лазу. Храбрые мальчишки не захотели лезть в узкую дыру. Раскачав подгнивший столб, они повалили забор и всей оравой ринулись в образовавшийся проход. Впереди по огороду мчались рослые мальчишки, а за ними — мелюзга.

Вскоре вся карабовка была облеплена сорванцами.

Затрещали ветви, посыпались на землю яблоки. За каких-нибудь три минуты дерево начисто было обобрано, а полоски овса вытоптаны…

Утром озлобленный Трофим пришел с топором и под корень срубил яблоню.

Так была отомщена Фульда.

ДЕВЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Осень выдалась дождливой. На город то и дело наползала холодная морось — нечто среднее между плотным туманом и мелким дождем.

И, как ни странно, в эту ненастную пору я трудился за столом продуктивней, чем когда-либо, хотя числился безработным. Парадокс? Да. Я вел двойную жизнь.

На Седьмом небе, так прозвали комнату Вани Калитича в мансарде семиэтажного дома, жизнь начиналась рано. В семь утра по звонку будильника мы ошалело вскакивали с постелей, делали зарядку, обжигаясь пили чай с ситным и спешили по своим делам: Ваня Калитич — в дежурку паровозных машинистов, Юра Лапышев — в комитет комсомола фабзавуча, а я — на Петроградскую сторону, где находилась Биржа труда.

К огромному желтому зданию с колоннами и башенкой стекались безработные со всего города. Издали видны были толпы мужчин. Одни, покуривая, толклись на широкой панели, другие уныло сидели на каменных ступенях, третьи занимали скамейки в саду.

Вовнутрь здания надо было пробиваться сквозь толпу. Там в обширном зале кольцами вились очереди к окошкам регистратуры и справочным. Я всматривался в высоко висящую доску, на которой перечислялись требуемые специальности, и, не найдя слов «формовщик-литейщик», некоторое время стоял в толпе, прислушиваясь к разговорам безработных.

Многие из них толклись здесь чуть ли не по году, получая лишь временную работу. Чаще всего требовались грузчики, землекопы, плотники, изредка — чернорабочие и уборщики. Меня хотели послать на переборку овощей, но я обиделся:

— Для чего нас три года учили в фабзавуче, чтобы гнилые помидоры сортировать?

— Раз хорохоритесь — значит, не голодаете, — заключила женщина в окошке. — Ждите вызова.

И я терпеливо ждал его, появляясь на бирже ежедневно. Потолкавшись среди безработных, я пешком возвращался на Седьмое небо. Это была разминка перед священнодействием.