Несносная Херктерент - 2 [СИ]

— Да. — неожиданно первой отвечает Эр, — Папа говорил. Он прекратил несколько. Словно предупреждал о чём-то.

— Там, наверное, всё-таки несколько другое, — Хейс задумчива, — между бунтом сходящих с ума от обжорства людей, и бунтом тех, кто не хочет умирать, разница огромна. Помню, как отец с дядькой по-пьяни спорили. Не знали, или забыли, что я их слышу. Дядька ведь не с земли жил. Его по ранению демобилизовали. Тот бой на десятки лет стал символом нашего флота. Сама знаешь, как наградили участников. Его в том числе. К тому, что все получили ещё и флотская звезда.

— Хм. А это за что? Её ведь редко дают.

— Он комендором был на флагманском броненосце первого отряда, — Хейс вспоминает, рассказывала о дядьке старшей, а не младшей Херктерент, — Звезду дали з меткую стрельбу. К тому же, он ранен был.

— Тогда понятно.

— Его мать, говорят, не сразу признала, когда он пришёл в офицерской форме, при кортике, хотя и без ноги. Ему за заслуги очень хорошая пенсия вышла. Семейному, может, и мало бы, а ему одному хватало. Свою долю поля отдал отцу. Просто так. Но спорили братья жестоко.

«Ты, как офицером стал, забыл с чего мы живём. По тебе, видать, свои из пулемётов не лупили, когда людям надоело кучами под чужими пулями да снарядами ложиться. Власть-то тебя обласкала. А нам опять налог подняли».

«Мне-то хоть не ври, как налоги тяжелы. Думаешь, не знаю, что ты один из первых хозяев в округе?»

«Так сам же всё добыл! Не власть мне дала, как тебе подачку!»

«Кредит на покупку поля у реки тебе кто дал? Власть! Под такой процент малый да на такой срок из-за чего получил? Из-за того, что солдатом был, да льготу имел. Без того кредита ты бы сейчас куда как беднее был. Власть ему не нравится. Хотя получил ты с неё побольше моего. Что помирать не хотел, так это понятно. Но меня там не стояло, что там у вас было, не видел. Стрелять мог начать один дурак случайно, а остальные продолжили. Тогда виноваты все. И не виноват никто. Говорил же народ, Соправитель Первый тогда по фронтам ездил. Не ты ведь один тогда бунтовал. Что-то там, где он был, до стрельбы не доходило».

«Это да, про него за тот год плохого сказать ничего не могу. Может, до нас не доехал просто. Могло и по-другому быть. Только и при нём могло всё по-старому быть».

— Он и мне говорил, что на грани всё было. На такой, за которую просто страшно заглядывать.

— Вообще не думала, что он с тобой о таких вещах говорил, — замечает Марина. Эрида с фальшивым весельем показывает язык.

— Сколько раз сама говорила, как вредно думать за других.

— Я и не думаю. Я просто знаю про эти бунты. Там при подавлении, ну о тех, кто погиб, сообщали домой «умер от ран». Когда судили, смертные приговоры выносили. Не могу сказать, надо было их выносить больше или меньше… Бунтовавшие части не расформировывали. Меняли часть офицеров. Переводили на другие, более спокойные участки фронта. То наступление… Оно не столько выдохлось, сколько было сознательно приостановлено… Да и миррены особо в контратаки не рвались. Те дни могли стать днями начала конца империй. И той, и другой.

— Только люди ведь остались те же. Не только на памятниках, в сердцах отпечаталось «Помни войну!» Всё завертелось вновь.

— Слушай, спросить вот хотела. Эти протестуны нынешние как относятся к путчистам прошлого года? Я удивилась, когда узнала, что там почти все были пусть из столичной, но всё-таки, армейской среды. Хотя, по мне пеньки ещё те, — свергать императора. Когда его нет в столице рассчитывая, что кто-то поддержит их временного верховного… Глупо. Возможно, правда, я не всё знаю.

— Отношение двоякое С одной стороны, убитые при подавлении мятежа и казнённые — безусловные идолы для многих университетских. С другой стороны, армейская и университетская среда — абсолютно разны, практически не пересекающиеся, миры. Более того, частично враждебные друг другу. Знаешь, пацифисты костюм свой придумали, знак изобрели, длинные волосы многие носят. Так их молодые офицеры ловить стали. Бить и брить. Полиция с армейскими связываться боится. Комендатура сквозь пальцы смотрит.

— Не самое плохое из павлиньих развлечений.

— Павлиньих?

— Не знала, разве, что так армейские офицеры гвардейцев и вообще, солдат столичного гарнизона. Зовут?

— Не знала. У меня из знакомых офицеров только Сордар есть.

— Ха! Я от него это слово и узнала. Вот значит. Чем павлины занимаются, когда другие кровь проливают… Хотя, в этой истории и не знаешь, кто хуже. Павлины — мудаки, но наши мудаки. Пацифисты же — мудаки злостные.

— Что-то, чересчур весело у нас в городе стало… — с непонятной интонацией замечает Марина.

— Ничего не начинается просто так. Я не понимаю, зачем мутить воду во время войны. Слишком отличается жизнь в столице и других местах. Они словно не понимают. Не знаю, не могу лучше придумать. Но от таких действий может начаться такое — Войны Верховных покажутся детской забавой.

— Не мы те войны начали.

— Я тоже так думаю. Но сейчас так модно во всём сомневаться. Мол, это так современно и пора отбросить устаревшие представления о этих жестоких людях.