Несокрушимые

Ляхи остановились, поражённые силой властвующего здесь духа. Где искать деньги? Под живыми и мёртвыми телами, под грудами каменных обломков? Кто-то объявил, что Шеин со своими людьми ведёт бой у Микулинской башни. О, так, верно, там главные богатства города! Бросились туда.

Всё вокруг пылало, самые красноречивые рассказы о преисподней отступали перед страшной картиной гибнущего города. Обожжённые люди, на которых тлела одежда, в последнем изнеможении бросались на ляхов, и те отряхивались от них, как от надоедливых тварей. У многих не хватало сил и на это. Сотворив прощальную молитву, они сами бросались в огонь, и тогда воздух оглашался новыми душераздирающими воплями.

Перед Микулинской башней лежала гора вражеских трупов. Здесь собралась последняя горстка защитников, возглавляемая самим воеводой. Рядом молилась его жена и малолетний сын. О сдаче никто не помышлял, все были готовы сражаться до конца. Озверевшие немцы, составлявшие здесь главную часть нападавших, не дали бы никакой пощады, слишком много потеряли они своих товарищей, сам Шеин уложил не менее десятка. Стали готовить взрыв башни, чтобы не дать уйти живым никому. Настрой несколько изменился, когда прибежали ляхи, озабоченные поиском казны, они предпочли вступить в переговоры, но Шеин оставался непреклонным. Подъехал сам Потоцкий.

   — Сдавайся, пан воевода, зачем напрасные жертвы.

Воевода ответил без колебаний:

   — Я должен разделить участь своего войска.

   — Подумай о жене и сыне, на тебя ляжет их кровь, говорил Потоцкий.

Шеин безмолвствовал. Послали за Сергием, его силой доставили к башне в надежде услышать призыв к миролюбию. Но тот был не в себе, так поразило его зрелище погибшего города. Наконец, понукаемый ляхами, он подошёл к самой башне и убеждённо произнёс:

   — Хвала Всевышнему! Отгорит огонь и развеется смрад, пройдёт над нами ветер, и нет его. Снова наступи мир, и сыны рабов Твоих будут жить!

Ворота отворились, в них появился Шеин с сыном на руках. Ему не позволили чинно отдать оружие, отбросили от входа и ворвались в башню. Лишь спустя некоторое время, не найдя денег, в крайнем озлоблении опутали руки и повели вместе с архиепископом в королевский стан. Когда проходили мимо собора, оттуда слышалось молитвенное пение. Над городом по-прежнему бушевал пожар, утихли мёртвые, замолкли пленённые, а голоса в храме звучали, хотя и слабые, но живые, не сломленные...

Торжеству Сигизмунда не было предела, всю Польшу охватило безмерное ликование. Никто не хотел думать, какую высокую цену пришлось заплатить за смоленское пепелище. Во все края полетели напыщенные королевские послания об одержанной победе. Не было недостатка и в ответных поздравлениях. Особенно радовались римские вдохновители московского похода. Папа объявил полное отпущение грехов славному воинству. В Риме был устроен праздничный фейерверк, где белый польский орёл одним своим прикосновением превращал в пепел чёрного орла Московии. Не так, однако, думали в России. Стойкость и мужество смолян явилось добрым примером для других. Эстафету борьбы с чужеземными захватчиками снова подхватила доблестная и Святая Троицкая лавра. Из её стен во все края полетели призывы:

«Люди русские! Христиане православные! Бога ради, положите подвиг своего страдания, молитесь и соединяйтесь! Забудем всякое недовольствие; отложим его и пострадаем о едином спасении отечества; смилуйтесь над видимою, смертною его погибелью, да не постигнет и вас смерть лютая!»

И люди русские отозвались. До полного очищения земли оставалось чуть более года.