Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Галифакс, до сих пор не замеченный ни в малейших прорусских и тем более просоветских настроениях, стал обхаживать Майского и подчеркивать, что «консультации и переговоры более общего порядка по вопросу о создании единого фронта миролюбивых держав против агрессии… остаются в полной силе и английское правительство собирается продолжать их с максимальной энергией». Министр прямо поставил вопрос о возможном одобрении Москвой декларации Чемберлена и о том, «готов ли был бы СССР в случае нападения Германии на Польшу оказать последней помощь, например, в такой форме, как снабжение поляков оружием, амуницией и прочим». Майский ответил уклончиво, сославшись не только на незнание позиции своего правительства, но и на явное нежелание Польши принимать советскую помощь. И знакомый эпилог: «Закончил Галифакс заявлением о желании поддерживать со мной возможно более тесный контакт».[373]

Что же произошло? Что замыслил Галифакс, которого Ванситарт каламбурно прозвал «святая лиса» (Halifax = «holy fox»)? Ллойд Джордж выступил против гарантий Польше, пока они не опираются на поддержку Советского Союза: «При отсутствии твердого соглашения с СССР, – сказал он Чемберлену после оглашения декларации, – я считаю ваше сегодняшнее заявление безответственной азартной игрой, которая может очень плохо кончиться».[374] Ллойд Джордж был «лисом» не меньше Галифакса, но лишенным показной святости последнего. Он понимал, что Великобританию втягивают в игру почище Версаля и при гораздо менее выгодном соотношении сил.

Действительно, с весны 1939 г. Галифакс, при поддержке лордов Лотиана и Астора, прилагал усилия к вовлечению Советского Союза во фронт «миролюбивых государств» против Германии – как бы невзначай подставляя Москву под удар вермахта – и даже решился на переговоры с большевиками. При этом он же откровенно заявлял своим коллегам по кабинету: «Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией».[375] И не более! Чемберлен в целом поддерживал своего министра, но вяло: видимо, природный практицизм и осторожность в нем иногда все же просыпались.

История трехсторонних московских переговоров лета 1939 г. хорошо известна, что позволяет воздержаться как от пересказа событий, так и от каких-либо домыслов.[376] Документы показывают, что, по крайней мере, к дипломатическим переговорам Москва отнеслась со всей серьезностью, о чем свидетельствует конкретный характер советских предложений. Понимая, что политический «протокол о намерениях» или договор без взаимных военных обязательств не только не остановит, но разозлит Германию, Молотов в телеграмме советским полпредам в Лондоне и Париже 17 июля ясно заявил: «Без совершенно конкретного военного соглашения, как составной части всего договора, договор превратился бы в пустую декларацию, на которую мы не пойдем». И добавил в присущей ему грубоватой, но откровенной манере: «Только жулики и мошенники, какими проявляют себя все это время господа переговорщики с англо-французской стороны, могут, прикидываясь, делать вид, что будто бы наше требование одновременности заключения политического и военного соглашения является в переговорах чем-то новым… Непонятно только, на что они рассчитывают, когда пускаются в переговорах на такие неумные проделки. Видимо, толку от всех этих бесконечных переговоров не будет. Тогда пусть пеняют на себя».[377]

Что же касается военных переговоров августа 1939 г., то – в условиях срыва предшествовавших им политических переговоров – они изначально были обречены на неуспех. Более того, советская сторона имела достаточно оснований полагать, что партнеры не принимают их всерьез: постоянные проволочки с посылкой делегации, низкий ранг делегатов, отсутствие у них необходимых полномочий и т.д. «Таким образом, для англо-французской стороны речь шла о ведении бесплодных переговоров, которые было желательно затянуть на максимально долгий срок, что могло, по мнению Лондона и Парижа, удержать Германию от начала войны в 1939 г. и затруднить возможное советско-германское сближение. Со своей стороны советское руководство, будучи в целом осведомлено о подобных намерениях англо-французского руководства, назначило представительную военную делегацию <во главе с наркомом обороны К.Е. Ворошиловым. – В.М.>, обладавшую всеми возможными полномочиями. Были разработаны варианты военного соглашения, которые можно было смело предлагать партнерам, не опасаясь, что они будут приняты».[378] Сколь ни категоричным может показаться последнее высказывание М.И. Мельтюхова, оно основано на подробно цитируемых им документах. Даже антисоветски настроенный Д. Хоггэн признал: «Трудно отрицать, что Галифакс в полной мере заслужил такое отношение».[379]