Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Почему русофилы во главе с Гото стали сторонниками интервенции? Во-первых, они стремились к сохранению в России того режима, с которым привыкли иметь дело и с которым уже было успешно налажено сотрудничество (можно предположить, что вопрос о конкретной форме государственного строя – самодержавная монархия или демократическая парламентская республика – не имел для них, за исключением Мотоно, принципиального значения). Во-вторых, политическая нестабильность на Дальнем Востоке вкупе с радикальным изменением государственного и общественного строя мешали японскому присутствию и экономической деятельности в регионе в целом. Когда же новая власть «объявила войну» частной собственности, японские интересы в России оказались в опасности, поэтому интервенцию поддержали многие деятели промышленных, торговых и финансовых кругов. В-третьих, коммунистическая агитация, направленная на «освобождение» других народов, в том числе китайцев и корейцев, была опасна для японской колониальной политики, которой Гото придавал особое значение. В-четвертых, «левые» силы России, включая часть большевиков, обратили взоры к Соединенным Штатам как «демократической» стране и возможному союзнику в противостоянии японскому «империализму»; большевики и позднее считали американский капитал «аполитичным», а потому менее опасным для нового режима, чем «политизированный» и «империалистический» японский капитал. Наконец, в агитации за развертывание интервенции присутствовал и характерный для японской политической риторики моральный мотив – необходимость помочь союзникам в беде. Перечисленные факторы были актуальны не только для дипломатов или бизнесменов, но и для части военных, стремившихся если не прямо поставить под свой контроль Дальний Восток и Северный Сахалин, то обеспечить там безусловное преобладание японских интересов над всеми остальными.

Лагерь противников интервенции был более пестрым. Воодушевленные примером «русских товарищей», активизировались социалисты, вспомнившие о демонстративном рукопожатии Катаяма и Плеханова на конгрессе II Интернационала во время русско-японской войны. Дипломаты атлантистской ориентации, включая бывших министров Исии и Утида, считали интервенцию пустой тратой денег и сил: Россия не представлялась им перспективным партнером и тем более союзником, поэтому они предлагали ограничиться минимальными усилиями по защите жизни, прав и собственности японских граждан на ее территории, а затем эвакуировать их, закрыть и максимально укрепить границы, предоставив русским «вариться в собственном соку». Так думали лидеры атлантистов Сайондзи и Хара. Сложилась парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: русофилы во власти были за интервенцию, русофобы – против.

Отставка кабинета Тэраути и формирование кабинета Хара в конце сентября 1918 г. были в большей степени связаны с внутриполитической, межпартийной борьбой, нежели с внешнеполитическими проблемами, включая интервенцию. За спиной нового премьера стоял его ментор Сайондзи, издавна ориентировавшийся на Европу и стремившийся свести до минимума роль России в мировой политике. Такой линии он придерживался и на Парижской мирной конференции, где возглавлял японскую делегацию. Новый министр иностранных дел Утида, друг и единомышленник премьера, был свидетелем большевистского переворота в Петрограде, а потому относился к новой власти с нескрываемым отвращением. Однако он решительно выступил против интервенции, неминуемо обреченной, по его убеждению, на провал. «Будет ли верна Россия союзникам или нет, но с тех пор как ее новым хозяином стал невидимый, хорошо организованный и поразительно гибкий монстр коммунизма, посылать вооруженных людей для борьбы с ним абсолютно бессмысленно», – говорил он.[83] Перспективы какой бы то ни было нормализации отношений в таких условиях были более чем призрачны.

Диалог с «красной Россией»