Но даже если они и не порвали окончательно пуповину, связующую их с деревней, город все же победил деревню полностью и окончательно. И не только по формальному соотношению долей городского и сельского населения, а главное, по доминировавшим в позднесоветском обществе социокультурным и ценностным ориента-циям. Какие бы глубокие и теплые чувства не испытывали вчерашние крестьяне в отношении покинутой ими деревни, назаддороги не было, да они ее и не искали. Никто из них не собирался менять городскую квартиру на деревенскую избу без удобств, нормированный рабочий день — на тяжелую безразмерную полевую работу, доступные городские развлечения — на скуку депрессивной русской деревни. Потребительскому обществу — а при Леониде Брежневе в СССР сформировался отечественный вариант социального государства и общества потребления — были непонятны и чужды националистические призывы к аскетизму и самоограничению, антивестернизм (и в это в то время, когда Запад становился для советских людей воплощением рая на земле300) и антииндивидуализм, идея самопожертвования во имя идеальных императивов. В общем и целом, консервативная утопия русского национализма, воплощавшая ценности идеализированного традиционного общества, была глубоко чужда модернистски ориентированным советским горожанам.
Естественную ностальгию по утерянному деревенскому миру, точнее по идеализированному детству, националисты ошибочно приняли за поддержку своих пасторальных и патриархальных идей. На самом деле русское сознание решительно развернулось в сторону прогрессисте ко-потребительской утопии западного извода. Этот поворот был не столько заслугой отечественных западников и либералов, сколько результатом грандиозной советской модернизации, железом и кровью выковавшей в России новое социокультурное качество — общество
Modernity. Вследствие чего идеологические призывы презиравших Россию и русских либералов-западников парадоксальным образом оказались для русского сознания, в первую очередь сознания городского среднего класса, значительно ближе и понятнее возвышенной риторики националистических интеллектуалов. Впрочем, такое уже было в начале XX в., когда русские пошли за номинально западнической и, в общем, презиравшей русский народ большевистской партией, а не за молившейся на «народ-богоносец» «черной сотней».
Но винить в произошедшем русские националисты могут и должны только себя, а не какое-то мифическое «тайновластие». Заблуждение, объяснимое для дворян второй трети XIX в., непонятно и непростительно для интеллигентов последней трети века двадцатого. Разве кто-нибудь надевал на них интеллектуальные шоры и мешал здраво оценить ситуацию? Почему неглупые и образованные люди второй половины XX века смотрели на современную им Россию сквозь очки века XIX? Они категорически отвергали политическую демократию и рынок, индивидуализм и права человека, считая все это атрибутами субстанциально чуждого и враждебного России Запада. Вот уж действительно, мертвые (в данном случае славянофилы) хватают живых.
Самое прискорбное в русском национализме советской эпохи — его интеллектуальная слепота и психологическая глухота. Люди, провозглашавшие высшей ценностью русский народ, пальцем о палец не ударили, дабы этот народ познать и понять. В националистической картине мира актуальный русский народ, народ-как-он-естъ, был заменен мифом о народе-каким-он-должен-бытъ — красивым и возвышенным, но совершенно нерелевантным. Миф этот, как и в XIX в., был создан литературой и литературной критикой. Русские националисты предпочитали не замечать, что подлинные русские совсем не такие, какими они их вообразили. Перефразируя знаменитые слова тов. Сталина, они не хотели видеть, что другого народа в России для них нет.
Яростное нежелание националистических интеллигентов признать фундаментальную реальность — победу города и городского образа жизни — носило иррациональный характер. Даже в начале 80-х годов прошлого века они продолжали утверждать, что спасение России придет из деревни, что из города нельзя ожидать ничего хорошего. (И при этом сами жили в городах!) Голоса немногих несогласных — например, Александра Проханова и Владимира Бондаренко — тонули в преобладавшем антимодернистском хоре.