Стоявшие во главе РНЕ люди не были политиками в том смысле, как характеризовал политику Карл Шмитт: глубокая страсть, полностью охватывающая человека, пронизывающая его до экзистенциальных глубин. Можно понять, если бы вожди РНЕ (а заодно и подавляющее большинство националистических лидеров вообще) боролись за власть изо всех своих сил, но им не хватало ресурсов, опыта и умения, им противостояла значительно превосходящая их сила, они ошибались или им не везло. В общем, если бы они старались. Но вот как раз этого не было и в помине: старания и упорства в следовании политическим целям. Куда легче и приятнее было погружаться в алкогольный галлюциноз, интриговать друг против друга и ожидать падения режима под тяжестью собственных преступлений или, того пуще, передачи власти престарелым Ельциным молодому ефрейтору. (Комичное обстоятельство: Баркашов в своей биографии многозначительно подчеркивал, что в рядах Советской Армии он служил ефрейтором, что, кстати, было не так.)
НБП представляло альтернативу РНЕ — но альтернативу не фашизму как таковому, а альтернативу внутри фашизма. (К слову, в середине 90-х годов прошлого века Лимонов не единожды характеризовал Баркашова и РНЕ именно как идеологических единомышленников, а не просто политических попутчиков.) Характерному РНЕ скучно монументальному стилю и морализации политики НБП противопоставила театрализованный, карнавальный стиль и эстетизацию политики. Хотя содержание политического стиля НБП составили современные контр культурные практики, его генеалогия восходит к профашистскому итальянскому футуризму.
В то время как РНЕ идеологически опиралось на гитлеровскую версию нацизма, идеологическое ядро НБП составило соединение ненацистских форм фашизма (германский национал-большевизм: Мюллер ван ден Брук, Никиш и др.) с левым нацизмом (внутрина-цистская альтернатива братьев Штрассеров к которой одно время примыкал даже Геббельс). Насколько можно понять, автором этого «острого блюда» был Александр Дугин, стоявший, наряду с Эдуардом Лимоновым, у истоков НБП и разрабатывавший ее идеологическую доктрину. Последняя была выражением его собственных — вполне фашистских (хотя и не гитлеровского образца) взглядов.
В начале — середине 1990-х гг. Дугин не стеснялся открыто выражать свои фашистские симпатии и перестал их публично афишировать лишь к концу прошлого десятилетия, что было связано с его включением в интеллектуально-пропагандистскую обслугу власти358. Хотя немецкий исследователь Умланд доказывает, что манифестируемое Дугиным в настоящее время «неоевразийство» представляет собой форму фашизма — «специфически российскую разновидность идеологии еврофашизма»359, мы сомневаемся, что в его текстах и выступлениях текущего десятилетия можно обнаружить фашистские коннотации. И это не обязательно результат адаптации Дугина к дискурсу мейнстрима. Ведь люди, в конце концов, имеют право на идейную и мировоззренческую эволюцию, причем самого кардинального свойства. Как писал Стендаль, нельзя же быть рабом собственных убеждений!
Еще одним важным отличием НБП была ее политическая эффективность. Безусловный факт, что в начале нового века российская власть воспринимала именно национал-большевиков с их хэппенингами, а не угрюмые марши и римские приветствия фашистов-барка-шовцев, как реальную угрозу политической стабильности и наивысший взлет политического экстремизма в стране. В ином случае против активистов НБП не были бы развернуты репрессии, жестокость которых явно превосходила тяжесть содеянных ими поступков. В этом смысле и «посадку» Эдуарда Л имонова можно смело воспринимать как высокую оценку его политических способностей и лидерских качеств. Ведь за последние 20 лет это был единственный известный политик России, арестованный и осужденный по политической статье. И понятно почему: Лимонов не просто был политиком в шмиттовском понимании, он оказался еще умелым организатором, привлекательным для молодежи лидером, да и просто умным человеком.