Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва

Наконец, в Московской Руси не вызывало никаких сомнений существование не формализованного, но неоспоримого права на восстание общества против власти «неправедного», «злого» царя. Это право четко сформулировано уже в упомянутом выше «борисоглебском» цикле, когда Святополк Окаянный был свергнут, как утверждает «Чтение о житии и погублении святую страстотерпцу Романа и Давида», благодаря «правильному» народному восстанию: «Бог сведыи тайны сердечныя, и хотя всем человеком спастися и в разумъ истиныи приити, не попусти окаянному тако сътворити… от земли сея. Крамоле бывшей от людии и изгнану ему сущю не токмо из града ны изъ области всея…» [ Богуславський С.Украино-русские памятники XI–XVIII вв. о князьях Борисе и Глебе. С. 194 (укр.)].

Таких «правильных» восстаний только в домонгольский период книжники XIV–XVII вв. перечисляли бы десятками. После же нашествия тема праведного противостояния «злой» верховной власти со временем вообще занимает одно из центральных мест в прагматичной «идеологии» русского Ренессанса, подчиненной интересам общества (а не подчиняющей общество себе). Завершенную, классическую форму идея о допустимости и даже неизбежности свержения власти незаконного «злого» царя приобретает уже после свержения ига и укрепления самовластия в трудах — вы будете смеяться — помянутого выше Иосифа Волоцкого, апологета божественного происхождения царской власти. Все логично:

«Сего ради слышите, Царие и Князи, и разумейте, — восклицал Иосиф, — яко от Бога дана бысть держава вам. Вас бо Бог в Себе место избра на земли и на Свой престол вознес посади, милость и живот положи у вас».

Причем царь ставится Богом на престол не один, а «с правдою». Он не просто царь, а держатель «правды» — высокого, Богом освященного, нравственного начала в общественной жизни. И следовательно, «аще то сердце немилость покажет к человеком, ихже ради Христос кровь Свою излия, скоро и страшно прииде на того испытание и ярость Господня на нем неисцельна». Отступление от «правды» автоматически лишает, по Волоцкому, правителя его царского достоинства:

«Аще ли же есть царь, над человеки црьствуя, над собоюже имеет царьствующа скверныа страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавьство и неправду, гордость и ярость, злеиши же всех, неверие и хулу, таковый царь не божий слуга, но диаволь, и не царь, но мучитель. Таковаго царя, лукавьства его ради, не наречет царем Господь Наш Исус Христос, но лисом… И ты убо таковаго царя, или князя да не послушаеши, на нечестие и лукавьство приводяща тя, аще мучит, аще смертию претит. Сему свидетельствуют пророци и апостоли, и вси мученици, иже от нечестивых царей убиени быша и поведению их не покоришися. Сице подобает служить царем и князем» [ .

И пример легитимных (хоть и «поганых») ордынских царей, лишенных с точки зрения официальной пропаганды власти над Русью за свои неправды, показывает, что приведенные выше цитаты не были для своего времени пустыми словами.

Таким образом, господарь в средневековой России — всего лишь высший функционер, первый слуга страны и правды; этой своей «службой» он оказывается в некотором роде объединен со своими собственными подданными, представая в какой-то степени их коллегой, хотя бы и старшим. Для подобной власти есть точная и последовательная аналогия: это власть главнокомандующего на войне. Главнокомандующий также наделен не ограниченными формально полномочиями, но и он, и его подчиненные твердо знают, что сделано это исключительно ради самих подчиненных и их дела, — не армия для командующего, а он для армии. Командующий также считается членом той же военной корпорации, что и его подчиненные, их коллегой, первым солдатом армии. Для обсуждаемого русского «служилого государства», заключившего в целях выживания союз с обществом, такая аналогия особенно актуальна.

Наконец, стоит признать, что описанный союз общества и государства, равно как и рациональное, потребительское отношение общества к верховной власти и государству в целом — это то, чего больше всего не хватает современной России. И опыт первого и единственного в нашей истории «коренного перелома» XIV–XVII вв. кажется мне для решения этой проблемы весьма полезным.

Вот только опыт этот не стоит ничего без понимания ответа на простой вопрос: почему все перечисленные (очевидные, если разобраться) утверждения мне пришлось сейчас вам доказывать? Что сломалось в разумном союзе государства и общества средневековой Руси-России? Откуда есть пошла традиция рассуждений о «русском рабстве», о «необходимости самовластья и прелестях кнута»? Ведь должно же быть что-то под этой давней и основательной историографической, историософской, идеологической традицией!

И даже самому далекому от отечественной историографии человеку при попытке ответить на этот вопрос придет в голову имя Ивана Грозного.