Несостоявшийся император. Александр Михайлович

У нас всё впереди. Я только что начал кругосветное плавание, которое будет длиться три года, после чего я должен получить следующий чип. Пока же я всего только мичман. То, что я великий князь и двоюродный брат государя, ставит меня в особое положение и может вызвать неприязнь командира. На борту корабля он мой неограниченный начальник, но на суше должен становиться предо мною во фронт. Две очень элегантные дамы в одном американском баре в Париже были поражены, когда увидели, как русский “командант”, внушавший им страх, вскочил при появлении в зале молодого человека без всяких отличий. Мне достаточно было намёка, чтобы всё общество подсело к моему столу. Но я не пошевельнулся.

Я был занят в Париже присмотром за Эбелингом. Мне казалось, что он опоздает на поезд в Гавр и проведёт эти три года не в плавании, а за кулисами театра “Фоли Бержэр”.

Эбелинг — первый лейтенант [старший офицер. — А. Ш.] на крейсере “Рында”. В день нашего отплытия он дал честное слово моей матери, что не будет спускать с меня глаз во время нашего пребывания в таких современных “Вавилонах”, как Париж, Гонконг или Шанхай. Над этим обещанием у нас подтрунивали все офицеры, так как знали способность Эбелинга, что называется, “попадать в переделки”. Его голубые глаза и открытое лицо вызвали доверие у моей матери, но оказалось, что те же самые его свойства были причиною более чем радушного приёма во всех странах, у берегов которых бросала якорь “Рында”.

— Не забывайте, что я дал слово Её Императорскому Высочеству не спускать с вас глаз, — говорил он мне, заказывая пятую рюмку коньяку с содовой, — поэтому вы должны быть около меня, куда бы я ни шёл и что бы я ни делал.

В ответ на это я усмехнулся. Пока что я мог противостоять искушениям Эбелинга. Рио-де-Жанейро должен был быть нашей первой экзотической стоянкой.

Гавань, равная по красоте лишь портам Сиднея, Сан-Франциско и Ванкувера... Седобородый бразильский император, обсуждающий грядущее торжество демократии... Тропические джунгли, хранящие в своих недрах жизнь первых дней сотворения мира... Тоненькая девушка, танцующая под звуки “Ла Палома”. Эти четыре образа будут для меня всегда связаны со словом “Бразилия”...

...На берегу меня ожидала каблограмма из С.-Петербурга, в коей было приказано сделать официальный визит Дон Педро, императору бразильскому. Был январь — самый жаркий месяц в Южной Америке, и император жил в своей летней резиденции Петрополис высоко в горах. Единственным способом сообщения туда был старомодный фуникулёр, шедший зигзагами по высокому склону горы...

...Дорога длилась три часа, что было утомительно. В течение всего пути джунгли не менялись ни на йоту. Всё в них говорило о миллионах веков хаоса и о желании продолжать этот хаос и впредь.

Я дрожал с головы до ног. Только теперь я понял истинное значение слов Талмуда, утверждавшего, что нет ничего ужаснее, чем лицезрение открытого лика Создателя. Мои спутники — два юных лейтенанта с “Рынды” — перекрестились, когда мы, достигнув наконец вершины горы, увидели нашего посланника в Бразилии Ионина. Мы уже перестали верить, что в этом месте могли встретиться живые существа.

Окладистая седая борода императора Дон Педро и его очки в золотой оправе делали его похожим на университетского профессора. Он сочувственно выслушал мои впечатления от джунглей. Отсутствие политических разногласий и неразрешимых конфликтов между Российской и Бразильской империями позволяло нам разговаривать непринуждённо.

— Европейцы часто говорят о так называемой молодости стран Южной Америки, — сказал он не без горечи. — Но никто из них не отдаёт себе отчёта, что мы бесконечно стары. Мы старше самого мира. От народов, живших на этом материке тысячи столетий тому назад, не осталось никаких следов, вернее, они не открыты. Но одна вещь остаётся в Южной Америке неизменной — это дух беспокойной ненависти. Этот дух — порождение окружающих нас джунглей, которые властвуют над нашими умами. Политические идеи сегодняшнего дня связаны с требованиями завтрашнего не чем иным, как постоянным желанием перемены. Никакое правительство не может остаться у власти продолжительное время, ибо джунгли пробуждают нас к борьбе. В данную минуту требованием дня у нас является установление демократического строя. Бразильский народ получит его. Я слишком хорошо знаю мой народ, чтобы допустить бесполезное кровопролитие. Я устал. Пускай будущие президенты попытаются поддержать гражданский мир в Бразилии.

Несколько лет спустя Бразилия стала республикой. Дон Педро сдержал своё обещание: он добровольно и радостно отрёкся, поставив своих импульсивных подданных в тупик лёгкостью одержанной ими победы. Память его чтут по сей день в Бразилии, и памятник, воздвигнутый по всенародной подписке, увековечивает спокойную мудрость этого доброго человека.