Несовершеннолетняя

В разгар покосной страды в колхоз прислали заводских — черных от смазки слесарей, жестянщиков в рваных фартуках, кузнецов с подпаленными бровями, сборщиков, учетчиков, бухгалтеров. Как всегда, на всех не хватало граблей и вил, и большинство, воспользовавшись заминкой, прямым ходом рванулось в малинник.

— Шут с ними, пусть налопаются! — досадливо, но снисходительно сказал Лазуткин. — А потом, если они мне по копне на брата не поставят, я с них с живых не слезу.

Он отозвал Зорьку в сторону и сообщил:

— Тут, Светозар, между прочим, девочка твоя.

…В руках у Марианны были маленькие щербатые грабли. Она осторожно, боясь обломить последние колки, выгребала из кустов сухую траву. Зорька, держа в поводу Буланого приблизился нерешительно.

— Гребешь, значит? — тихо спросил он.

— Гребу… — тоже очень негромко ответила Марианна. Зорька не знал, что говорить.

— Ваши чумазики вон по ягоду утекли, а ты что же работаешь?

Марианна сказала уклончиво:

— Я боюсь, что не выполню норму… У нас же задание. Зорька поглядел на ее исколотые жесткой травой ноги, на щербатые грабли, и в горле у него что-то сжалось. Он сказал угрюмо:

— А у меня с матерью худо. Ее в больницу хотели, а она убегла. Двое суток искали. Теперь запираю ее.

Лицо у Зорьки было худое и суровое. У Марианны дрогнули ресницы.

— Почему же ты не приходил?

— Зачем же пойду, когда я тебе не нужен?

Раньше Марианна боялась лошадей. Теперь она подошла совсем близко к Буланому и взялась за конец поводка, коснувшись при этом намеренно Зорькиной руки.

— Неужели так трудно было прийти? — еще раз тихо спросила она.

Позади них кто-то шумно зашевелил кустами, затрещал сучьями, выбираясь из малинника. Зорька с опаской оглянулся.

— Ты думаешь, я боюсь, что нас увидят, — сказала Марианна, глядя ему прямо в глаза. — Я абсолютно не боюсь!

— Ой, плохо, мне, Марианна, плохо! — сказала Зорькина мать, накрывая темной рукой то место, где болело сердце.

За окном шел холодный, нудный дождик, который часто приходит в конце июля на смену ясным дням и мешает закончить сенокос.

— А почему вы боитесь в больницу? — спросила Марианна.

— Боюсь. Чего в ей хорошего, в больнице-то? Больница меня, Марьяна, не вылечит. Я сама себя вылечу, если сердцем успокоюсь. Мне бы опять любовь мою найти… Тут бы я и ожила. Я ведь еще не старая, Марьяна!

Дождик перестал. За окошком густел вечер. С ближнего некошеного поля пахло мокрым клевером. В палисаднике бледно розовел прибитый дождем шиповник. Зорька оставил Марианну и мать вдвоем, ушел просить лошадь, чтобы до ночи успеть в больницу на Муроян.

Марианна зажгла свет и снова села возле Зои. Невнятное любопытство к жизни заставляло ее слушать, что та рассказывает. Между ними возникло что-то вроде доверия, как между взрослыми женщинами.

— Ведь это меня за то Бог бьет, что я мужнину плоть в себе не удерживала, — с печальным воодушевлением призналась ей Зоя. — От законного своего мужа родить не хотела. Потому — не любила ево… — И добавила строго: — Станешь со Светозаром жить, так-то не делай. Не хитри.

Через полчаса заскрипели ворота, приехал сам Лазуткин в шарабане. Больная увидела председателя, и на лице у нее промелькнуло что-то вроде желания прихорошиться, прибодриться.

— Здорово, княгиня! Говорят, занемогла ваша милость?

Лазуткин положил шапку и подошел к постели.

— Эх, Зоя, Зоя! Бойкая ты была баба! Не при деточках сказать, помутила ты нас, молодых ребят!

— Всего бывало, Нестер Абросимыч, — с тихим удовольствием вспомнила та.

— По старой замашке хочу прокатиться с тобой. Собирайся.

Зоя улыбнулась председателю болезненно, но игриво.

— Неохота курочке идти, да тянут за хохолок! Зорька и Марианна остались вдвоем.

— Уйдешь? — спросил Зорька. Марианна молчала.

Зорьке и самому не хотелось для первого раза оставлять ее сейчас в пустой избе, где незримо жила тоска и болезнь.

— Боишься?

Марианна покачала головой.

— Почему все спрашивают: «Боишься?» Неужели я такая маленькая?

Зорька шагнул к ней и, оглянувшись на дверь обнял за плечи.

— Какая же ты маленькая? — очень ласково сказал он. — Ты уже вон какая выросла! Вовсе большая стала…

А Зоя умерла через неделю. Лазуткин, возвращаясь с совещания по сенокошению, заехал в больницу. Ему там сказали, что все эти дни Зоя была вроде бы ничего, а тут, в последнюю ночь, убежала со своей койки, и утром нашли ее в больничном саду, под черемухой.

— Чего же вы смотрите? — с досадой спросил Лазуткин. — Ходит тут вас косой десяток, подолами трясет…

— Десяток! Сторожа и двух нянек на покос взяли от исполкома. Сестра да санитарка на всю больницу разрываются.

Один из больных сообщил Лазуткину, что будто слышали ночью, кто-то шебуршился под окном. Но подумали, что это какая-нибудь парочка: сад при больнице был густой, и пары сюда частенько захаживали.

— Эх, Зоя, ты Зоя!.. — уже с тоской сказал Лазуткин. — Бедная ты баба!.. И я возле тебя, было время, грелся, а теперь лежишь ты здесь, всем людям холодная…

И поехал прямо на лесопилку, велел сделать гроб. А Зорька еще ничего не знал. На Буланом возил сено волокушами, готовил стог.

— Не сыровато? — спросил Лазуткин, мучаясь другими мыслями.