— Да, каждый раз, когда меня накрывает желание быть как все, я вспоминаю своих родителей и ту несчастную, которая была со мной, — прикасается к моей щеке, вздыхает. — Не очаровывайся мной. Хорошо? — с улыбкой щелкает по носу.
Нужно обидеться для вида, съязвить, с трудом подавляю приступ грусти. Я почему-то и не ревную к той, которая не побоялась рискнуть. Ее нет, а судя по тону Соболя, любви между ними не было.
— Очаровываться? Слишком большое у вас самомнение, Герман Александрович, — шире улыбаюсь, глубже прячу свою тоску от сказанных им слов. Моему желудку уже надоели разговоры, он громко урчит.
— Сейчас оденусь, пойдем позавтракаем, — поднимается, мне хватает сил удерживать улыбку.
***
—Кто тебя воспитывал, когда умер отец? — знать о Германе хочется все, хоть и понимаю, что это чревато потом сердечной недостаточностью от тоски.
— Дядя, — лаконично отвечает, бросая на меня испытывающий взгляд поверх бокала.
— Брат отца или матери?
— Просто дядя. Он мне не родственник, но ему доверили опеку над несовершеннолетним, — судя по ироничной улыбке, опека там достигнута при помощи шантажа, угрозы и давления.
Вряд ли «дядя» обивал пороги всех комиссий, чтобы добиться воссоединения с «племянником».
— Уверена, он вкладывал в тебя мысль отомстить.
— Ничего подобного.
— Тогда почему... — вопрос до конца не озвучиваю.
Не потому, что как-то неловко или непросто, не могу. Я по-прежнему абстрагированно отношусь к тому, что Герман с легкостью переступает границы закона, без совести совершает такие поступки, от которых волосы шевелятся даже в самом интимном месте.
— Наверное, это в крови. Генетически, — ехидно улыбается, впитывая в себя мою реакцию.
Он энергетический вампир, ему нравится питаться эмоциями людей, будь они положительными или отрицательными. То я и думаю, почему возле него вечно чувствую себя выжатой, как лимон. И в разговорах, и в постели.
— Тебе нравится то, чем ты занимаешься?
— Мне нравится чувствовать себя свободным.
— Разве свобода в том, чтобы...
— Чтобы убивать? — посмеивается над моим замешательством, а я никак не могу переварить, что он так легко говорит об ужасных вещах.
Разум сразу же строгим голосом напоминает, насколько мы с ним разные, нет точек соприкосновений, глупое сердце обиженно сопит, тяжко вздыхает.
— Ты не боишься, что тебя посадят?
— В тебе проснулся юрист? — крутит бокал за ножку, ощущение, что он иронизирует над моими вопросами. — Нет, не боюсь. Ты же будешь мне передачки носить и ждать раз в год свиданки?
От его юмора мне становится плохо, еда застревает в горле. Поспешно беру бокал с вином, делаю глоток.
— Шутишь?
— Конечно.
— Отсюда ты летишь со мной в Майами?
— Нет. Ты летишь к себе, я лечу к себе.
Горжусь собой. Я сумела сохранить улыбку, торжественно поднять бокал, произнести «за скорую свободу». Он поддерживает мой тост, чокается и прищуренно за мной наблюдает.
Не верит. Не верит ни моей улыбке, ни моим словам, но молчит, не произносит напрасных обещаний. Его изюминка в том, он не вешает лапшу на уши. С первой встречи четко озвучивает свои пожелания, приказы.
Сумею забыть эту неделю. Ради себя.
38 глава
Влюбиться за неделю? Не верила в такое, но оказалось, что на практике вполне возможно. Влюбиться и знать, что ничего не получится — бывает, практикуем это в жизни. Влюбиться и не показывать вида, что изнываешь от тоски, уже рыдаешь горькими слезами от предстоящей разлуки? Именно этим я и занималась последние три дня.
Я улыбаюсь. Шире, жизнерадостнее, делаю вид, что безумно счастлива окончанию этого странного отпуска, который перевернул мою жизнь с ног на голову. Я сумею его обмануть и обмануть себя на время. Что будет потом со мной, его не касается.
— Твой билет, — я ненавижу этот билет всей душой. Хочу разодрать в клочья его билет со своим и навсегда остаться в чудесной Мексике. — Отпуск прошел замечательно, — сложно улыбаться, когда сердце разрывается на части.
Герман на мгновение поднимает на меня глаза, оторвавшись от своего телефона. Я хочу быть его телефоном, чтобы его пальцы не спеша прикасались ко мне, а задумчивый взгляд скользил по мне.
— Надеюсь, удовлетворил свое «хочу», больше не будешь врываться в мою жизнь, — нужно как можно больше иронии и язвительности, не показывать, насколько сложно дается это чертово расставание.
А еще лучше, просто замолчать и делать вид, что ждешь не дождешься, когда объявят посадку. К моему счастью, первая вылетаю я. Не мне смотреть вслед, не мне придется стоять в зале ожидания и провожать глазами самолет.
Хочется спросить: «Ты будешь по мне скучать?» Хочется заглянуть в его глаза и увидеть сожаление о том, что наши жизни никогда не пересекутся в одной плоскости. Хочется услышать: «Ты лучшее, что случилось в моей жизни». Но ничего этого нет, он усмехается и молчит.