Несовременные записки. Том 4

Но человеческое существо возвращалось снова и снова, оно нашло в подвале огромный рюкзак с двумя огнестрельными дырками и принесло в нем всякие вещи для украшения Дома. Вдоль окон заструились до пола шторы, а чтоб остудить посторонний соблазн, существо однажды привело других двуногих, которые помогли ему навесить огромные витые решетки на окна. Дом понял, что его защищают от будущих нападений со стороны приходящего человечества, и приручился. Он снова стал необходимым Малой внутренней жизни, он обрел в свой объем цель, о которой надлежало заботиться.

Существо, попадая внутрь, приносило тепло, свет и порядок, после чего надолго исчезало в Лесу. Дом, сразу начинавший тосковать, надоедал Лесу просьбами сообщить, где теперь его внутренняя Малая Жизнь и что делает. Лес доносил шорохами: чистит Родник, тушит маленький пожар на Мысе. Сидит перед волнушками, не срывая. Собирает мяту. Заблудилась и от удовольствия веселится. Смотрит на Лося, а Лось смотрит на нее. Обессилела от изобилия брусники. Возвращается по железной дороге.

Возвращается, чувствовал Дом и успокаивался.

Иногда она пугалась черных непроглядных ночей и плакала в подушку, прижимаясь к горячей кирпичной стене печи. Тогда Дом выпускал из подвала мышат, чтобы играли прямо перед топчаном, где затих Человек. Мышата носились с оглушительным, как им казалось, визгом, нападали друг на друга и вертикально забегали по стенам на подоконники. Человек привязался к мышам и специально для их ночных диверсий по мискам оставлял что-нибудь из нелесного питания. Особенно мышам нравился зеленый консервированный горошек.

Однажды существо прибыло со стороны берега.

Кажется, это твое, лениво всплеснуло весть Озеро. Твое является в лихорадке, которая принадлежала мне на другом берегу, а теперь будет принадлежать на этом.

Лодку Дом видел только тогда, когда существо уплывало на ней на Каменный Мыс, нагрузившись грязным и даже вполне свежим бельем, — существо любило воду и придумывало в ней для себя занятия. Оно раздевалось и становилось на подводный карниз и, замочив белье в холодной воде Озера, выбирало из кучи какой-нибудь цветастый лоскут и раскладывало по поверхности воды, внимательно наблюдая, как ткань меняет оттенки и роняет в глубь Озера свои углы и кисти. Белое в воде трагически светилось и уходило вниз оброненными с неба крыльями. Черное притворялось опасным и, позволив о себе забыть, неожиданно охватывало человеческую ступню. Существо беззвучно смеялось.

Когда игра цвета завершалась в закат и сопутствующая стирка кончалась, существо собирало кривые сосновые сучья и возводило из них костер. Он стремительно развивался из жидкого зародыша в ветвистое пламя и грел спину, на которую с готовностью пикировали стада комаров.

На землю опадали цветные тени заката. Небо, проиграв теплую гамму, синело вглубь и проявляло звезды. Всходил из-за Леса полуприкрытый волчий глаз Луны. На камнях боролись с комарами двое живых — человек и костер. Потом женщина, стащив с себя лишние тряпочки, уходила в воду. Водяные сумерки раздвигались, упруго уступая теплому телу, женщина плыла по лунному свечению тихо и без плеска, продвигаясь вдоль Озера на его середину.

Со дна Озера поднималась Щука, праматерь всех его щук, старая и бронированная, в бледных шрамах, утомленная бесконечной прохладной жизнью. Недавним летом на Щуку наткнулся самодеятельный подводник и с перепугу выстрелил из подводного ружья, трезубец ударил в свинцовый бок, Щука меланхолично отпрянула по водорослям, из нее ярко брызнула чешуя, отогнув трезубцу одно острие.

Женщина начинала из вод Озера произносить магические слова стихов, Щука поднималась со дна под человеческое тело и, внимательно шевеля стальными жабрами, слушала ритмические звуки. Стихи ей нравились, но они кончались, а женщина разворачивала свое постороннее воде тело обратно, к ритму костра и, подпугивая себя веселым азартом ночной паники, стремительно выскакивала на берег. Щука, безмолвно проводив чужую до сухой родины, разворачивалась в глубь ночи, а на следующий день, услышав колокольное волнение очередной стирки и вкус разбавленного мыла, снова приближалась и темной торпедой застывала в камышах в ожидании стихов.

Потом женщина гребла к Дому, гордясь обновленным телом, полноценным и легким, вода шуршала под килем и приближала безмолвные берега. Потом в камышах завывали озверевшие комары, ночные деревья выдыхали дневной жар в лицо, а высоченные травы гремели семенами и стегали ледяной росой. Звонкая чернота пахла Лесом, а посреди тьмы ожидал сухой натопленный Дом, мистический чай и долгая, удобная для размножения мыслей ночь.

Когда в мир возвращался свет, Дом, чувствуя желания своей Малой Жизни, наполнялся ее воображаемыми детьми и звуками реальной работы: творилась радость бытия, чистота и обед, росла возле Дома умелая поленница, а ночь глотала свежий сушняк. Иногда Дом разбухал от запаха придуманного женщиной Хлеба. Она ждала могущества чьего-то присутствия, оно не являлось, тогда из женщины рождались на свет стихи, длинные и звучные, а после этого она плакала.