Неспелый колос

– Помнишь, какие сцены закатывали: ты – мне, а я – тебе из-за того, что нам мыкаться целых четыре-пять лет перед замужеством? Это было всего три недели назад… Ах, мой бедный Флип! Вот я сейчас думаю: хорошо бы вернуться назад, в детство…

Он ожидал, что она объяснит или хотя бы намекнёт, что означало это проклятое «сейчас», повисшее перед ним в прозрачном синем воздухе августовской ночи. Но Вэнк, видимо, переняв его науку, вооружилась молчанием. Он решился настаивать:

– Так ты на меня не сердишься? И завтра мы будем… мы снова будем Вэнк и Флипом, как раньше? И уже – навсегда?

– Навсегда, если тебе угодно… Пойдём, Флип. Надо возвращаться. Стало прохладно.

Это «навсегда» у неё прозвучало совсем не так, как у него. Но он удовольствовался и такой неполной клятвой, и её холодной ладошкой, которую она на краткий миг позволила ему сжать в своей руке. Ибо в это самое мгновение скрежет цепи и звон ведра о край колодца, скрип колец задвигаемой занавески в чьём-то открытом окне – все эти звуки, свидетельствующие о грядущем сне и покое, отметили час, которого он так ждал накануне, чтобы отворить двери родительского дома и, таясь, устремиться в путь… Ах, приглушённый красноватый свет незнакомой спальни… Ах, тёмное счастье, смерть, одолевающая постепенно, жизнь, к которой возвращаешься, как бы взмывая ввысь и медленно маша крылом…

И, словно он только что получил от Вэнк отпущение грехов, пусть прозвучавшее довольно двусмысленно, но данное таким искренним тоном и в столь скупых словах, Флип внезапно как истинный мужчина оценил тот дар, которым наделила его прекрасная и властная дьяволица.

XIV

– Вы уже решили, когда возвращаетесь в Париж? – спросила госпожа Дальре.

– Как всегда, двадцать пятого сентября, – ответил Флип. – Иногда – это зависит от того, какое число выпадает на воскресенье, – наш отъезд приходится на двадцать третье, двадцать четвёртое или двадцать шестое. Но дата не сдвигается более чем на два дня…

– Ну да… В общем, вы уезжаете через полмесяца. Через две недели в этот час…

Флип оторвал взгляд от моря, плоского и беловатого у песчаной косы, а вдали, под низкими облаками – цвета дельфиньей спины; удивлённый, он повернулся к госпоже Дальре. Задрапированная во что-то белое и просторное, вроде нарядов таитянских женщин, тщательно причёсанная, с напудренным серьёзным лицом, она курила, и всё в её облике свидетельствовало, что красивый, смуглый, как и она, молодой человек, сидевший подле, не мог быть никем иным, кроме её младшего брата.

– Итак, через две недели в этот час вы будете… где?

– Я буду… в Булонском лесу на озере или неподалёку, на теннисном корте с… с друзьями.

Он покраснел, так как имя Вэнк чуть не сорвалось с его губ, и госпожа Дальре улыбнулась той улыбкой, что придавала ей сходство с красивым юношей. Флип снова отвернулся к морю, пробуя скрыть от неё то выражение разгневанного божка, что появилось на его лице. Крепкая покрытая лёгким пушком рука легла на его руку. Он не оторвал взгляда от белёсой воды, но рот его дрогнул, разжался в гримасе блаженного отчаяния, яркая чернота его глаз и блеск белков погасли прежде, чем он смежил веки…

– Не надо грустить, – мягко произнесла госпожа Дальре.

– Я не грущу, – с живостью откликнулся Флип. – Вы просто не можете понять.

Она наклонила голову, и на гладких волосах заиграли блики света.

– Вот именно. Я не могу понять. По крайней мере, не всё.

Не веря ушам, Флип с восторгом воззрился на ту, что освободила его из-под власти тягостной тайны.

Разве ещё не раздавался в её маленьких розовых ушках тот низкий придушенный крик, похожий на предсмертный хрип человека, которому всадили нож в горло?.. Эти руки с сильными и притом совершенно неприметными глазу мышцами перенесли его, лёгкого, почти бесчувственного, из этого мира в иной; этот скупой на речи рот приблизился к его губам, передал им одно-единственное, но всемогущее слово и что-то прошептал, почти неразличимое, как песнь, слабым эхом донёсшуюся из тех глубин, где сама жизнь – лишь жестокая конвульсия естества… Она знала всё…

– Не всё, – повторила она, словно её вынудило ответить молчание Флипа. – Но ведь вам не нравится, когда я задаю вопросы. А я иногда весьма любопытна.

«Да, это как молния: один лишь миг, как зигзаг, прочерчивающий небо, – и ты готов отдать, поверить ей даже то, что и при свете дня остаётся в тени…»

– …и мне хотелось бы узнать, сможете ли вы вот так, легко, со мной расстаться.

Молодой человек потупил глаза и уставился на свои голые коленки. Свободное одеяние из расшитого узорами шёлка делало его похожим на восточного принца.

– А вы? – неловко переспросил он.

Пепел сигареты, горевшей в пальцах госпожи Дальре, упал на ковёр.

– Вопрос не обо мне. Речь идёт о Флипе Одбере, а не о Камилле Дальре.

Он поднял на неё глаза, вновь испытав удивление, как всякий раз, когда слышал это бесполое имя, почти одинаковое у мужчин и женщин: Камилла, Камилл. «Ну да, она – Камилла. Могла бы и не напоминать. Про себя я её называю "госпожа Дальре", "Дама в белом" или просто "Она"…»