Неспящие

— Не спорить, молодой человек! Пока ты у меня в классе, ты будешь слу-шать-ся!

— Но у него нет отца, мейстер!

Стан прятал свое возмущение за дверным косяком.

Мейстер Браке несколько секунд молча крутил свою ручку.

— Но мать ведь у тебя есть?

— Да, мейстер.

— И она работает?

— Да, мейстер.

— Вот и отлично. Доклад на завтра: «Профессия моей матери».

Он удовлетворенно опустил ручку в стаканчик с другими ручками. Я пошел к двери, не понимая, почему это вдруг здоровый глаз Стана стал смотреть на меня с таким сочувствием.

«Профессия моей матери» — вывел я самым красивым почерком, на какой был способен. Подчеркнул заголовок красной линией, прерываемой лишь в некоторых местах палочками ри ф.Тщательно промокнул чернила промокашкой.

Но при всем этом старании я не забыл свой вопрос. Может быть, существует тайна, о которой не знают лишь мейстер Браке и я? На эту тайну намекают смех Франсуа, пытливый взгляд Стана и неуверенное «Я не могу с тобой дружить» всех остальных в классе? Эта тайна каким-то образом связана с ней. Все на свете связано с ней.

— А какая у тебя на самом деле профессия?

Мама чуть не выронила из рук дымящуюся миску с зеленой фасолью. Ее глаза избегали встречи с моими.

— Мне задали написать доклад о твоей профессии, — сказал я, указывая на тетрадку.

— У твоей мамы древнейшая в мире профессия, — произнес Франсуа.

Мы не слышали, как он вошел. Она кинула на него взгляд одного из тех животных, на которых он охотился, и вновь повернулась ко мне. Я очень жалел, что задал свой вопрос.

— А по-твоему, чем я занимаюсь?

Свет послал мне сообщение сигналами азбуки Морзе. Я должен был ее спасти.

— Ты повариха.

Она кивнула. Глаза Франсуа расширились и стали почти такими же, как у нее. Его толстые губы растянулись в широкую ухмылку. Со смехом он хлопнул себя ручищами по ляжкам. Моя голова стала тяжелой, но нужно было действовать.

— Ты не простая повариха, — тоненьким голосом провозгласил я. — Ты готовишь только для дяденек. Но ты так вкусно готовишь, что они из-за переедания плюхаются в нашу постель. А потом лежат там и стонут, потому что у них болит живот!

Франсуа молчал. Испуг и нежность, с которыми он вдруг на меня посмотрел, привели меня в полное отчаяние. Но я должен был идти до конца. Мои пальцы стискивали мой живот до боли. Выпятив губы, я изображал мужские стоны, которые слышал так часто. Я не унимался до тех пор, пока мама не прикрыла мне рот рукой.

— Если ты и сам все знаешь, то зачем спрашиваешь? Мой маленький Эйнштейн!

Ее голос, шепчущий мне что-то на ухо, пряди ее волос на моих потных щеках, запах зеленой фасоли и одеколона. Они высушили мой пот, и мое дыхание опять стало ровным. Франсуа ушел, оставив нас в обманчивой иллюзии нерушимости нашего союза.

В классе я повторил рассказ, в который готов был сам поверить. Он начинался словами: «Моя мама повариха. Люди готовили пищу с тех пор, как существует мир».

В любом коллективе есть человек, который демонстрирует остальным, как отрывают лапки у мухи, как выбирают жертву, как становятся победителем. Среди нас таким был Вилли. Он начал громко смеяться уже в начале моего доклада. Его троица хихикала неизвестно над чем.

— А ну тихо!

Мейстер Браке звонко хлопнул линейкой по столу. Вилли смотрел на меня, молча ухмыляясь: «Ты — моя добыча. Погоди, придет время!»

На школьной площадке я играл со Станом в книккеры. Вначале я боялся, что его глаз упадет и смешается с другими стеклянными шариками, но такого никогда не случалось. Он умел иногда быть по-настоящему серьезным, что вызывало во мне глубокое восхищение. Сейчас он, стоя на коленях, сильно наклонился вперед, примериваясь к расстоянию между выбранным шариком и горкой. Я стал очень тихим под строгим стеклянным взглядом, буравящим меня сбоку.

Когда горка стеклянных шариков рассыпалась, он инстинктивно прикрыл глаза рукой. Я перевел взгляд с ног Вилли на его лицо.

— Твоя мать не повариха, а проститутка, — сказал он. — Ты знаешь, что означает слово «проститутка»?

Вот, оказывается, в каком слове заключалась тайна! Если бы я только знал, что оно значит! Я поднялся и увидел, что Вилли приволок с собой три тени.

— Оставь его в покое, Вилли!

Стан не был тенью, он говорил.

— Не лезь не в свое дело, косой! Проститутка — это дурная женщина.

Я крикнул, что это неправда, что он сам дурной и что от него воняет. Я толкнул его, но он стоял неподвижно, как скала.

— Твой отец обжора! — закричал я.

В ответ он толкнул меня, и я упал. Я поднимался на ноги и снова падал. Три тени радостно улюлюкали.

— Мейстер! — крикнул Стан.

Его голос прозвучал словно издалека.

Вилли расплющивал коленками мои легкие.

— Сучонок! — выругался он.

Я впился ногтями ему в горло. Он схватил меня за руки и завел их мне за голову. А потом почему-то засмотрелся на слюни, что протянулись от его рта до моей щеки, и отпустил. Я заметил булыжник с острым краем. Зажал его в руке и что есть силы ударил.

Его тиски ослабли. Он ошарашенно начал ощупывать свой лоб. Его кровь капала мне на шею и на одежду. Я ждал, когда он упадет.