Неспящий Мадрид

И когда Филипп Куврер выходит на станции «Серрано», а Исаскун обнаруживает его координаты, нацарапанные карандашом на первой странице книги, многие вздыхают с облегчением, и взгляды с вспыхнувшей искоркой интереса, скользнув по девушке, возвращаются к прежней безликости: к журналу, к рекламе, к загадочной шее Летисии, к окнам, к оранжевым дверям, шоколадным сиденьям, ногам соседей, молочно-клубничному полу. Поезд летит вперед. Próxima estación: «Веласкес».

На «Веласкес» в вагон садится Мария Хара, цыганка лет пятидесяти. На ней маленькие круглые очки, увеличивающие ее жутковатые глаза, а обычной черной шали нет. Она идет прямиком к Исаскун.

— У вас на лице написана удача, сеньорита, дайте ручку, погадаю.

Исаскун никогда не вступает в разговор с цыганками и, держа книгу, прижимает руки к груди.

— Я и по лицу вашему вижу, что вас любят.

— Не надо, спасибо.

Огромные глаза цыганки приближаются к ней вплотную.

— Дайте ручку, у вас складочка удачи в уголке рта.

Исаскун нервно заправляет прядь волос за ухо. Люди в вагоне, по-прежнему молча, снова слушают, и то ли ее разговор с Филиппом Куврером вызвал симпатию, то ли теперь им кажется, будто они с ней знакомы, но многие пассажиры готовы принять ее сторону против навязчивой цыганки.

— Покажите ручку, дайте погадаю, я вас насквозь вижу, лицо такое ясное, что-то в вас есть.

Исаскун пятится.

— Ну или подайте просто так, монетку на пропитание.

Próxima estación: «Гойя».

— Извините, я выхожу.

— Одну монетку.

Старик, который встал — ему тоже выходить, вмешивается:

— Да отстаньте вы от нее, наконец!

Мария Хара выходит, вцепившись в руку Исаскун, которая вздрагивает от странного ощущения.

— Сеньорита!

— Пустите меня, пожалуйста.

— Сеньорита, вы хоть знаете, что вы беременны?

VIII

Высвободившись из пальцев цыганки, Исаскун быстрым шагом удаляется по перрону к лестницам, держа в одной руке книгу Филиппа Куврера, а другой поправляя пересекающий грудь зеленый ремешок сумочки, которая бьется о бедро. Она нервно крутит металлические колечки, украшающие ремешок. Лицо ее заливается краской, она заправляет за ухо светлую прядь, поджимает губы и кусает их.

На середине лестницы она останавливается, оборачивается, загораживая дорогу толпе, которая поднимается, обтекая ее, как вода рифы, смотрит на перрон, где скрылась Мария Хара и где старик, отставший от толпы, волоча ноги, подходит к лестнице.

Мария Хара вскочила в вагон, когда двери уже закрывались, и была такова. Старик держит под мышкой газету.

Исаскун теперь на лестнице одна, старик уже почти приблизился к ней и хочет ей что-то сказать, но она поворачивается, одолевает последние ступеньки и сворачивает в переход. Заговорить старик не успел.

Он тоже поднимается по лестнице, зажав газету под мышкой, и, когда, вытянув руку, берется за перила, та падает. Он хочет ее поднять, сгибает колени, держась слабой рукой за перила, и — то ли силы не хватает, то ли рука соскользнула теряет равновесие, пошатывается, не удерживается на ногах, заваливается на бок и, растянувшись во всю длину, катится по лестнице вниз, почти до самого перрона, пересчитывая все ступеньки руками, ногами и головой. Исаскун уже миновала турникет на выходе.

Она быстро поднимается по ступенькам, выходит на улицу. Вот она на перекрестке калье Гойя и Конде-де-Пеньяльвер. Это ее квартал, хорошо ей знакомый, она направляется прямиком к аптеке на углу.

Восемнадцать часов. Свет стал мягче, вывески магазинов, освещенные витрины и зеленый крест аптеки начинают затмевать дневное светило. На светофоре загорается зеленый с характерным попискиваньем для слепых, Исаскун переходит улицу, навстречу ей идут дети из школы, шагают, задрав головы, обсуждают зависший в небе вертолет, чье стрекотанье разносится над Мадридом.

Несколькими метрами ниже, на вертикали под зеброй перехода, какой-то прохожий пытается поднять Пако Мустио; у того открыты глаза, но он не отвечает. Прохожий приподнимает старика и усаживает его, прислонив к стене. Старик не держит голову, она болтается, как у новорожденного, и прохожий набирает на своем телефоне номер «скорой помощи». Еще двое толкутся рядом, не зная, что делать: один стоит, вертит головой, растерянно смотрит то на верх лестницы, то на пассажиров, ожидающих поезда на перроне; другой присел на корточки, держит Пако Мустио за руку, что-то ему говорит, но не получает ответа. Подходит охранник, увидевший происшедшее на видеоэкранах, от которых он сейчас, по счастью как это часто случается, — не отвернулся.

Охранник — его дубинка бьется о бедро — тоже садится на корточки, говорит, не получает ответа и связывается с центральным постом. Пако Мустио ровно дышит и щурит глаза.

IX

Исаскун в аптеке третий раз повторяет свой вопрос, и наконец девушка-фармацевт понимает слишком робко произнесенную фразу. Из белого выдвижного ящика она достает тест на беременность и молча кладет его на прилавок к вящему облегчению покупательницы в коротком полосатом топике, которой стыдно, что люди, стоящие за ней, могут узнать, какую покупку она делает, и задуматься, что ее так тревожит.

— Сколько с меня?