Неспящий Мадрид

— Ну вот, я его отложил, взял Мейринка, «Голема», прочел несколько страниц, опять отложил, взял Роденбаха, «Призвание», все вслух, опять несколько страниц, потом Теккерея, потом Стерна, потом Овидия, я уже не помню, в каком порядке. Еще Ламартина, Лорку, Кеведо, в общем, лоскутное одеяло самого что ни на есть эстетического чтения, и я добрался до «Неистового Роланда», когда ты позвонила с хорошей новостью.

— Из сортира.

— Каждому свое. Это был перст судьбы, телефон зазвонил в тот самый момент, когда я читал прикинь, наизусть запомнил эти строки, то место, где Астольф на Луне, а апостол Иоанн говорит о поэтах. Duolmi di quei che sono al tempo tristo, quando la cortesia chiuso ha le porte; che con pallido viso e macro e asciutto la notte e ‘l dì picchian senza frutto[56]. Представляешь себе?

Селина прижала пальцем к столу измятый тюрбан и возит им между пепельницей, своим бокалом и бокалом Филиппа Куврера.

— Допей мой бокал, если хочешь, я больше не могу.

— Я тоже! Тогда пусть достанется шляпке, она тоже заслужила возлияния.

Филипп выливает на тюрбан содержимое фужера, шампанское, разбрызгиваясь, течет по столу.

— Прекрати, нас сейчас выставят.

— Плевать, мы все равно сваливаем. Алле-оп!

Они встают, надевают пальто, и Филипп нахлобучивает на голову мокрый тюрбан.

— Моя очередь, божественный убор!

Селина виснет на руке Филиппа Куврера, тот толкает дверь, шумно прощаясь.

— Обожаю эти круглосуточные бары.

На калье Ареналь редкие полуночники. И бесчисленные такси.

— Переночуешь у меня, цыпа моя?

— Ну да, не заканчивать же на этом.

— Но это не то, что ты подумала, цыпа моя.

— А что, по-твоему, я подумала, задохлик?

— Нет, я это говорю, потому что, представь себе, я почти влюблен.

— Прекрати! Ты? Почти влюблен? Не верю своим ушам.

— Именно так, дорогуша. Украсть мирты и лавры мадридцев — дело хорошее, но мне этого мало, я хочу сорвать еще и их розы.

— Сразу видно, что ты читал Тассо и Ариосто сегодня вечером.

— Именно.

— Что это за история? Расскажи.

— Встреча в метро. Как в нашем романе. Да, дорогуша. Блондинка в полосатом топике располосовала мне сердце.

— Говори потише, что ты так орешь?

— Пользуюсь последними часами инкогнито. Скоро мы будем слишком знамениты, чтобы дурачиться на улице, моя дорогая. Мсье, да-да, вы, дайте, пожалуйста, автограф!

— Прекрати, у нас будут неприятности.

— Я просто хочу тебя порадовать.

— И что же эта полосатая?

— Ах да, полосатая. Встреча на четвертой линии, направление «Санта-Мария». Хороша несказанно. Я оставил ей свой адрес и все прочее. Жду ее звонка.

— Да брось ты. Она согласилась?

— С восхитительной улыбкой. Говорю же, любовь с первого взгляда.

— Ну, Филу, это уже опасно.

— А я больше ничего не боюсь.

— Решительно, сегодня твой день. Ты повсюду оставляешь свой телефон.

— Да, верно подмечено, мой день.

— А как ее зовут?

— Не знаю. Она мне скажет по телефону!

— Все-таки ты шут гороховый.

— Такая наша шутовская доля.

— Слушай, Филу, я что-то замерзла. Возьмем такси?

— Еще как возьмем, я тоже. И ветер дует злой на мокрый мой убор! Такси!

Они садятся. Такси выезжает с Ареналь, пересекает Пуэрта дель Соль и скрывается на Сан-Херонимо. На сиденье, в неожиданно душном тепле салона, Селина молча опускает голову на плечо Филиппа Куврера и тут же засыпает. На поворотах ее голова чуть соскальзывает, оттягивая мягкую щеку, рот немного открывается, она не просыпается, и тоненькая ниточка слюны свисает на шерстяной воротник пальто, мимолетно освещаемая проносящимися фарами.

XIII

Калье Гойя, дом 101, шестой этаж, в тишине в своей постели Хавьер Миранда так и не смог заснуть. Даже спиртное уже не помогает от бессонницы. Энергичным движением он откидывает пуховое одеяло, садится на край кровати и сует ноги в тапочки, которые стоят наготове, строго параллельно, на геометрических узорах коврика. Он встает, идет в ванную, смотрится в зеркало, ополаскивает лицо холодной водой, вытирается большим мягким полотенцем с фестонами, бросает его на край ванны, надевает халат, идет в гостиную, подбирает свой смокинг и, скомкав, швыряет его вместе с рубашкой к двери. Чертыхается, услышав звяканье запонок, о которых он забыл, они отскочили на пол и, кажется, закатились под шкаф, придется искать их на четвереньках, если он не хочет, чтобы уборщица, не заметив, засосала их в пылесос. Он берет рукопись Берналя с мраморной доски комода, шаркая тапочками, зажигает галогеновую лампочку, устраивается, скрестив ноги, в мягком кресле, окруженный ровным светящимся нимбом. На круглом столике в тени кресла пепельница, пачка табака, трубка и узкие, прямоугольные очки для чтения. Он надевает их на нос и с присвистом выдыхает.

«Органическое». Ну и название!

ПЕРВОЕ ОРГАНИЧЕСКОЕ ЭССЕ

ОБ ОРГАНЕ ЗРЕНИЯ:

ВЕЛИКАН АРГУС, ЮНОНА, ЭРОС

И ПИР ЧУВСТВ

Скука, суета, монотонность — мне это безразлично, ведь я пишу «Болота».

Андре Жид