Неспокойные воды Жавель

В первый раз я проехал мимо бистро за рулем моей «дюга», просто чтобы определить место. Тусклый свет – что-то вроде смеси нищеты и порока,– который бистро отбрасывало прямо перед собой на тротуар, придавал ему сходство с несущим гибель маяком. Я поставил свою машину на некотором расстоянии, в той части улицы Паен, которая под прямым углом сворачивает к реке. Там стояло немало машин, и в частности одна американская, двухцветная, разукрашенная, точно ларец какой, за ней-то мне и удалось приткнуться. Пожелав от всей души, чтобы моя старая колымага устыдила владельца этой современной кареты, я направился в сторону бистро на своих двоих.

Окна, видимо, так давно не мылись, что стекла вполне могли сойти за матовые. Тем не менее, проходя мимо, я, не останавливаясь, попытался заглянуть внутрь сквозь покрывавшую их грязь. Слабый чахоточный огонек – отнюдь не лучезарный – едва освещал зал с низким потолком, стены которого были выкрашены чем-то вроде морилки. К одной из стен была прикреплена вырезанная из бумаги рука Фатимы[9] с загнутым большим пальцем. За стойкой восседала смуглая туша, величием своим не уступавшая расплывшемуся камамберу, а красочностью – лопатке для торта. Несомненно, тот самый Амедх. За столом темного дерева, возле исходившей дымом печи, трое задумчивых арабов играли в домино. Непохоже было, чтобы трактирчик сообщался с коридором, о котором рассказывал Кахиль Шериф.

Коридор этот начинался тут же, справа, за плохо закрывавшейся дверью с разбитой задвижкой. Я толкнул дверь. Против всякого ожидания, она без особого шума повернулась на своих петлях. Тем лучше. Я вовсе не хотел привлекать к себе внимание, и, если Демесси был здесь, я собирался застать его врасплох. Его странное поведение оправдывало мое.

Мы были на равных! Что он там затевал, в этом жалком трактире? (Заглядывая туда время от времени, по словам моего осведомителя.) Не изображал же он там, словно в театре при аншлаге, невесту пирата, ту самую, из песенки в «Трехгрошовой опере»:

…вы в расчете со мной,–
И мои лохмотья видя и такой трактир дрянной…[10]

Ну, прежде всего, лохмотьев он не носил. И даже совсем напротив. Бедуин уверял, будто он одет с иголочки, в самый модный костюм. Если это подтвердится, то, мне думается, дело тут уже не просто в бегстве из родного дома, от семейного очага.

Я шагнул в зловонный мрак коридора. Пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Выключателя не было. Мне лишь удалось убедиться в том, что стена источает сомнительную влагу. Я двинулся вперед по узкому проходу. В доме не слышно было обычного шума, присущего в этот час дня всем домам. Возможно, еще не настал момент, когда клиенты Амедха, освободившись после работы на заводах, заполняют бистро и номера. Возможно. Где-то неподалеку раздавались звуки клавесина – это гнусавое радио пыталось хоть немного оживить обстановку, но безуспешно. Уличные шумы доносились сюда как бы издалека и звучали глухо, словно проделывали путь не в один километр. Хотя на деле все обстояло иначе. До авеню Эмиль Золя было рукой подать. А доносившийся до меня неясный гул был отзвуком идущих по ней автобусов и приглушенного громыхания поезда на линии Версаль – Дом инвалидов, проходящего в траншее между набережной Жавель и Сеной, которая тихо течет под мостом Мирабо и уносит множество всякой всячины, если верить поэту[11]. Короче, место было далеко не из веселых. Я имею в виду коридор, конца которому было не видать. Но вот он все-таки кончился. Нога моя наткнулась на что-то, оказалось – на лестницу. Радио стало слышно отчетливей. На меня пахнуло холодом. Сразу за лестницей коридор сворачивал и выходил во двор, в глубине которого высилось двухэтажное строение. Атмосфера тут была совсем иной. Большинство окон было освещено. Пьеса для клавесина, темперированного хрипом, доносилась как раз из одного окна. Я понял, почему в коридор мог войти любой, что поначалу, признаюсь, немного меня встревожило. Я плохо понимал резоны, по которым меня могли бы заманить в ловушку, но существует столько всяких вещей, которых мы не понимаем… Это было смешанное, пестрое строение, как в отношении конструкции, так и в отношении его использования и населяющих его людей. Отчасти гостиница, отчасти нет; наполовину арабы, наполовину европейцы. И коридор предназначался не только для постояльцев Амедха, которому, судя по всему, принадлежали всего-навсего бистро и этаж над ним, но и для тех, кто жил во дворе.