Неспокойные воды Жавель

– И это могло бы возыметь успех. С некоторых пор у нас склонны навешивать на этих североафриканцев кучу всяких вещей. Ну хорошо. Это так, к слову. Стало быть, вы вернулись сюда и так далее. Ваш муж, тот, который остался, ничего не заметил.

– Насколько я знаю, нет.

– Тем лучше для вас. Все это, однако, не объясняет мне, кто же убил Демесси. Поистине таинственное преступление.

Тем более таинственное, что к нему добавилось другое, на улице Доктора Финле, и вполне возможно, что совершено оно тем же самым лицом, но об этом я ничего не сказал Ванде Лоредан, вдове Демесси.

– Вы опять начинаете меня подозревать, да, месье Бюрма? У меня был подходящий мотив, было намерение, но, повторяю вам, я его не убивала.

– Ну что ж… Возможно, он был замешан в каких-то темных делишках и… Так, так… На основании того, что я знаю и что вы мне сейчас рассказали, можно, пожалуй, нарисовать такой портрет: он был травмирован известием о будущем отцовстве. Дела и так шли неблестяще. Малыш только усугублял это. К несчастью, случаю было угодно, чтобы вы встретились. А он и раньше-то был склонен изводиться из-за женщин. Возможно, потому, что носил в себе, в тайниках своей души скрытую, неосознанную рану, чувство неудовлетворенности с тех самых пор, как женился на вас без малейшей надежды претворить это в жизнь. Это не Обманутая на пороге комнаты новобрачных, а Покинутый на ступеньках мэрии. Я пытаюсь найти объяснение этому своим слабым умишком ударного детектива, своей головушкой, столько раз ударенной, может, я, конечно, и ошибаюсь, но не думаю. Однажды он сказал своим товарищам по цеху, нет, вернее, они так это восприняли: «У меня кое-что и получше есть, только я этим не пользуюсь», но теперь, в свете того, что мне стало известно, я вношу поправку: «У меня кое-что и получше было, только я не воспользовался», и каким странным тоном, говорят, он это сказал – да, очень странным! – тоном сожаления, невыносимого сожаления. И сожаление это отравило ему всю жизнь. Хотя он и сам этого толком не знал. Я не собираюсь его защищать. Я просто пытаюсь понять его. Он уже не любил свою жену. Я говорю не о вас, Ванда. Я говорю о… скажем, об Ортанс. Он уже не любил Ортанс, если согласиться с тем, что он вообще когда-нибудь ее любил; он публично сетовал, что она не красотка, хотя, может, и не изменял ей. Он довольствовался другим. Я знаю одну девушку, красивую девушку, соседку Демесси, у которой он стащил фотокарточку. Он ударился в иконографию, если можно так выразиться. Кстати…

Я рассказал о золотом футлярчике с бриллиантовой кнопкой.

– Но это же моя вещь! – воскликнула Ванда.– Каким образом…

– Он украл ее у вас и подарил этой девушке. Мудреный был тип. Если я приду к вам опять, я вам его принесу. Не типа, конечно. А футлярчик.

– О, пускай оставит у себя! – сказала она, неопределенно махнув рукой.