Несравненное право

Луи согласно кивнул. В его голове с трудом укладывалось услышанное, поэтому он зацепился за последние слова, внушающие надежду на какую-то определенность. А корона и все прочее подождет. И очень хорошо, что Матей оказался другом, хоть и интриганом, Луи любил ветерана с детства, и даже его ненависть к старику во многом выросла из обиды. Человек, который так тебя знает, — и подумал, что он, Луи, насильник и лгун! Теперь все стало на свои места — принц поправил шляпу и нарочито внимательно стал смотреть вдаль, старательно сдерживая свои губы, готовые растянуться в дурацкой детской улыбке! Впрочем, его усилия не пропали даром — он первым увидел возвращающихся галопом всадников, которых отчего-то стало меньше.

— В засаде они половину оставили, что ли? — проворчал Матей, но в голосе его не было особой уверенности…

Но дело оказалось в другом. Аюдант графа Матея был истым уроженцем северо-запада и уложил все увиденное и собственные выводы в три слова:

— Монсигнор, это война!

Преследователи оказались в положении собаки, гнавшей кошку и нарвавшейся на быка. Впрочем, Винсен, возглавлявший погоню, не растерялся и, умело уведя своих людей от преследования, отправил самых толковых хорошенько рассмотреть незваных гостей. Пока же было очевидным одно — в Арцию вторглась немалая армия, и таинственные убийцы связаны с этим самым непосредственным образом.

2229 год от В.И.

25-й день месяца Агнца.

Нижняя Арция

Фредерик Койла придирчиво рассматривал свое отражение в переносном зеркале. Нет. Пожалуй, не стоило ему вчера столько пить. Михай Годой, конечно, радушнейший из хозяев, но язык дается дипломату, чтобы скрывать свои мысли, а не для того, чтоб произносить пустые тосты. И вот результат — третья ора пополудни, а он едва встал… Лицо опухшее, глаза мутные, руки трясутся… А ведь ему уже за тридцать и, если он хочет по-прежнему радовать мунтских красавиц своей внешностью и темпераментом, нужно себя поберечь. Граф покачал головой — и что это вчера на него нашло, ведь он почти не пьет, а тут опрокидывал кубок за кубком, да еще и местных нобилей заставлял пить.

Неприятно будет, если они расскажут о его вчерашнем «подвиге» обретающемуся тут же племянничку императора. Ведь именно он, Фредерик Койла, одним из первых поддержал Бернара, потребовавшего высылки Луи из-за его постоянных пьяных похождений, завершившихся попыткой изнасиловать собственную кузину. В последнее Койла, впрочем, не верил — Марина-Митта сама могла кого хочешь изнасиловать, но вот использовать ее, чтобы удалить из столицы человека, хоть и неплохого, но самим фактом своего существования мешающего Бернару, а значит, и тем, кто связал с ним свою судьбу, было весьма разумно. И все равно граф не хотел, чтобы Луи узнал о его, Фредерика, пьянстве. Надо будет тактично переговорить об этом с вчерашними гостями, если те еще не уехали, хотя вряд ли они смогли это сделать, так как тоже пали жертвой тарскийского гостеприимства.

Граф вздохнул, еще раз расправил и без того безукоризненно лежащие манжеты, подумал, достал баночку с атэвскими румянами, тронул заячьей лапкой бледные щеки и раздвинул полог палатки. Лагерь оживленно гудел. Люди и гоблины сновали в разные стороны, ржали лошади, раздавались резкие свистки горских начальников и хриплые голоса тарскийцев. Фредерик Койла без труда нашел своих вчерашних сотрапезников. Те только что проснулись и, морщась, приступили к обычному в подобных случаях лечению. К глубокому облегчению столичного гостя, провинциалы отнюдь не сочли его вчерашнее поведение чем-то из ряда вон выходящим, скорее уж они были удивлены умеренностью графа.

Койле предложили какую-то настойку, которую в здешних краях пьют на второй день празднества. Он согласился. День летел незаметно в обсуждении столичных новостей и местных сплетен, причем Фредерик с мстительным удовлетворением узнал, что Луи по-прежнему находится под присмотром старого Матея, которого ненавидит всеми фибрами своей души.

Окончательно успокоившись и полностью очаровав своих собеседников, Койла попрощался и хотел было выйти вон, однако это ему не удалось. Два молчаливых горца с обнаженными атэвскими ятаганами не пропустили посланника императора, с каменными лицами встретив поток его красноречия. Та же участь постигла и прочих арцийцев. Гости Годоя, внезапно ставшие пленниками, с недоумением уставились друг на друга.

— Возможно, у них в лагере происходит что-то, что они не хотят показывать чужим. Какой-нибудь обряд или что-то в этом роде, — граф сам не очень верил в то, что говорил, но надо как-то объяснить происходящее, чтобы сохранить лицо.