Нестастная дуэль

Мне, однако, была необходима эта линия, нужен был старший и авторитетный товарищ поэта, который ведет с ним когда глубокомысленные, когда иронические разговоры о жизни; и, пытаясь реконструировать общение Пушкина с Раевским, я совершенно неожиданно обнаружил, что на концептуальном уровне описание такой беседы, конечно, уже существует - более-менее точно в окрестность затронутой темы попадало многое, скажем беседы Печорина с доктором Вернером; но, пристальнее вглядевшись в пространство, мне открывшееся, я увидел что-то вроде комбинации шахматной партии, электронного бильярда и игры «скрэбл»: некое поле, по которому нужно было пройти, от входа к выходу, вдоль линии сюжета по уже заполненным клеточкам того этажа вавилонской библиотеки, где и размещалась виртуальная проекция русской литературы. В реальной истории литературы имелись уникальные и неповторимые ходы; в той ее проекции, о которой и речь, не было ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Раевского, а были гимназические литературные блок-схемы. Разговор молодого восторженного человека с более умудренным другом - Болконский, беседующий с Пьером после того, как последний стал масоном; два молодых человека, один с романтическим, другой со скептическим взглядом на любовь - Грушницкий и Печорин в первой части «Княжны Мери». А влажный ночной кошмар, в результате которого человек с ужасом сознает, что он смертен, что он уже давно умирает и скоро-скоро, может быть прямо сейчас, не нынче завтра, умрет и исчезнет навсегда, - это, конечно, «Исповедь» того же Толстого.

И как-то незаметно объектом исследования стал уже не Пушкин как объект и инструмент любви, а русская литература в уже указанной плоскости, обозначенной, как любое неизвестное, - Х. Реальный Пушкин не насиловал несовершеннолетних, но Достоевский несколько раз в свойственной ему истеричной манере рассказывал об этом брутальном эпизоде, что было зафиксировано и высокоумной Софьей Ковалевской, и укрывшимся клетчатым пледом Тургеневым, а наиболее ярко и торжественно эту рождественскую звезду на елку коллективного бессознательного русской культуры водрузил сам Федор Михайлович в исповеди Ставрогина.

Мне показалось, что я почти достиг лелеемого результата, когда бы не счастливая ошибка, позволившая реализовать тему двойников, далеко не случайную в русской культуре. Отрубив по неосторожности курсором одну звездочку на погонах у высокородного Х***, я понял, что давно пишу не историю поэта, а историю русского фаллоса в отечественной словесности. Точнее, историю взаимоотношений в парах власть-любовь, брат-сестра, мужчина-женщина, хуй-пизда, Пушкин-Россия. Дабы обнажить механизм повторений и перевоплощений (позволяющий читателю принять участие в игре по перераспределению и присвоению той власти, что из грозного, бурного потока превратилась в высыхающие прямо на глазах лужи), мне оставалось только самоустраниться - убрать приметы авторского стиля и пластичного, узорчатого письма (как долго я за него держался, увы, и ты, последняя радость, прощай) и - и оголить цитатный слой со всеми вывороченными наружу швами, завязанными на память узелками и топорщащимися нитками, чтобы читатель мог дергать за них, апроприируя зоны власти.

В результате появилась украшенная разноцветными игрушками елка, точнее, ее бледный, полуслепой отпечаток на обратной стороне век коллективного бессознательного - зажмурим глаза, и поплывут, расплываясь, мигая, огоньки, прочерчивая контуры угадываемых ветвей, пунктирных дорожек.

Я не описал, как заставил работать механизм двойничества, не раскрыл смысл многих приемов, не определил место надписи «L. H. O. O. Q. Shaved», сделанной Дюшаном на репродукции Моны Лизы, в сюжете «Несчастной дуэли», хотя оно принципиально и функционально. Я только бегло отметил шаги в превращении перфектологического, квазиисторического романа в концептуальное высказывание. Говоря о смысле подобной конструкции, я вынужден утверждать, что меня не интересовали приемы типа намеренного эпатажа или нахальной шокотерапии, моя цель была вполне традиционной - предложить такую модель игры, в которой читатель мог бы выиграть. Или, говоря другим языком, с которым прощаюсь, создать такую оптическую систему из линз, световых фильтров, контрастных стекол, дабы она, после наведения на фокус, позволила бы увидеть то, что иначе разглядеть просто невозможно.

Я поставил последнюю точку и увидел…

Глава 1