Нестор Летописец

В свободное от богослужения и работ по монастырю время черноризцы должны были сидеть в кельях по одному и молиться предписанным образом. Ходить из кельи в келью возбранялось. Кельями во время Нестора служили уже не пещеры, отрытые в мягком, но плотном приднепровском грунте, а построенные над землей здания. Пещеры же, где недавно подвизались Антоний, Феодосий, Стефан, превратились в монастырский некрополь. Монахи могли проводить время за чтением духовных книг — Нестор, конечно, не преминул этим воспользоваться, за книжной работой — подготовкой пергамента, переписыванием рукописей, изготовлением переплетов. Неизвестно, когда Нестор приступил к писанию своих сочинений. Над «Чтением о Борисе и Глебе» он мог начать трудиться еще при Стефане, Житие Феодосия если не начал, то завершил, наверное, вскоре после кончины сменившего его Никона. Но трудиться он должен был по благословению настоятеля. Писал, как было принято, склонившись, положив книгу на колени — столики-пюпитры как будто бы еще не использовались. Часто, очевидно, в темное время, поля древнерусских рукописей пестрят жалобами писцов на слабый, неверный свет свечи-ночника. Скрип пера, да проговариваемые вслух слова, ложащиеся на пергаментный лист, да творимая время от времени вслух молитва нарушали тишину в келье[127].

Мерность, чинность монастырской жизни соединялись с острым, волнующим ощущением близости чуда, присутствия святости и — одновременно — опасности дьявольского искушения. Нестор знал, видел, каждодневно встречал монахов, ставших жертвами соблазна, павших под бременем греха и — сумевших подняться. Одни сами приоткрывали случившееся с ними или поражали исключительностью или странностью поведения; о чем-то говорили старшие, опытные братия и игумен, ходили удивительные слухи.

Среди сказаний Киево-Печерского патерика, созданных в 1220–1230-х годах и принадлежащих перу епископа Владимирского Симона, выходца из Печерской обители, и печерянина Поликарпа, большое число посвящено подвижникам, прославившимся в годы настоятельства Стефана и Никона. Монахи, о которых повествовали Симон и Поликарп, были современниками Нестора, и он должен был знать этих черноризцев. Но неизвестно, насколько сведения в патерике, отстоящие от времени их жизни примерно на полтора столетия, соответствовали тому, что знал Нестор. А. А. Шахматов предполагал, что эти известия были заимствованы из утраченной Печерской летописи, одним из составителей которой как раз и был Нестор[128]. Однако все сообщения в патерике со ссылками на некий «летописец», то есть летопись, соответствуют тексту «Повести временных лет». Называя Нестора автором летописи, Поликарп, видимо, подразумевал именно «Повесть…». Есть также в патерике ссылки на утраченное Житие Антония Печерского, в котором, как получается, содержалось не только жизнеописание основателя монастыря, но и рассказы о прославленных черноризцах.

Когда были зафиксированы письменно предания об этих монахах, не очень ясно. Вероятно, в монастыре действительно велись летописные записи, но их состав точно не известен{36}. Поэтому из серии сказаний о печерских иноках остановимся лишь на четырех, которые содержатся также в «Повести временных лет» под 6582 (1074) годом и которые Поликарп считал принадлежащими Нестору. Отсюда они, очевидно, и были заимствованы в патерик. А к ним добавим еще лишь одно сказание, написанное или пересказанное Поликарпом. Добавим потому, что он называет Нестора одним из свидетелей и участников произошедшего.

Начало сказания о печерских иноках в «Повести временных лет», возможно, содержит след руки нашего героя:

«Когда же Стефан правил монастырем и блаженным стадом, собранным Феодосием…{37} такие чернецы как светила на всю Русь светят: одни были постники крепкие, другие — сильные бдением, третьи — на преклонение коленное, четвертые — на пощение, через день и через два дня, иные же ели хлеб с водой, иные — овощи вареные, другие — сырые. В любви пребывая, младшие слушались старших и не смели при них произнести и слова, но всегда с покорностью и с послушанием великим. Также и старшие с любовью относились к младшим, учили их, утешали, как детей возлюбленных. Если кто-нибудь из братьев в какой грех впадал, его утешали, а эпитемию{38}, наложенную на одного, делили между собой трое или четверо, в знак великой любви. Вот какие царили любовь в братии и воздержание великое. Если брат какой-нибудь уходил из монастыря, вся братия бывала этим очень опечалена, посылали за ним, звали вернуться в монастырь, шли всей братией к игумену на поклон и молили его и принимали брата в монастырь с радостью. Вот какие это были друзья и воздержники и постники. Из них я назову нескольких мужей изумительных»[129].