— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного раба. Отче Феодосий и вы, братия, простите меня Христа ради. Сам себя изверг из Божьей обители, сам себя и возвращаю в братние объятия ваши. Примите, не отвергните!
Ударив лбом в снег, он пошел на коленях к игумену. Малого не дойдя, упал ниц. Феодосий не двигался. Монахи ждали.
Михаля сотрясли рыдания. Уткнувшись лицом в дорожку, он вздрагивал спиной и зажимал в кулаках снег.
— Прости, отче! Изболелась душа моя и не знает, где лучше ей. Господи, — возопил он, — в руки Твои предаю дух мой!
Михаль каялся так пронзительно и горестно, что у некоторых монахов лица стали мокрыми от слез.
Феодосий упал на колени рядом, поднял его и обнял.
— Живи в монастыре, как и прежде жил, — утешая, сказал он. — А мы все за тебя, брат, молимся.
Держась друг за друга, они встали. Михаль трясся уже не от рыданий, а от холода.
— Отче… — Он снял с шеи суму и порылся в ней. — Вот.
Михаль протянул Феодосию пригоршню серебряных монет.
— Что это? — игумен, только что ласковый, сдвинул брови.
— Все, что я заработал швейным рукодельем.
— Брат Федор, — позвал Феодосий келаря, — возьми это серебро и брось его в выгребную яму.
Рука Михаля дернулась, но пальцы не сжались в кулак. Келарь забрал монеты и пошел выполнять повеление.
— На них можно купить снедь для братии или что другое нужное, — пробормотал Михаль.
— Ты заработал их без благословения, — молвил Феодосий. — Это серебро — плод ослушания. А всякий гнилой плод выбрасывают.
Михаль повесил голову.
— Не печалься, брат, — сказал игумен, опять став радушным. — Нынче у нас праздник.
— Какой праздник, отче? — спросили удивленные иноки.
— Возвращение блудного сына, — весело ответил Феодосий и окликнул подошедшего эконома: — Брат Анастас! Поскреби по сусекам, порадуй нас сегодня свежим хлебом и медом!
Ключник развел руками.
— Да уж все выскреб, отче! Вот столько на завтра осталось. — Он сложил две горсти. — И полстолько на послезавтра.
— Быть того не может, — не поверил Феодосий. — Иди посмотри получше. Верно, ты не в тот сусек заглядывал.
— Да как же не в тот! — упрямился эконом.
— Будь крепок в вере, брат Анастас, и не отчаивайся, — настаивал игумен. — Сказал же я тебе: иди и молись Богу. Так и обрящешь потребное.
Дивясь Феодосьевым речам, эконом отправился к житному амбару.
Некое время спустя по обители разнесся слух: брат Анастас по слову игумена обрел чудо. Прежде пустой сусек был полон свежей пшеничной муки, аж переваливавшей через край. Больше всех радовался этому Михаль, ставший причиной праздника и сытости в монастыре.
10
Княжий двор в Берестовом устроился при великом князе Владимире Крестителе. Там, в своих хоромах, он и закрыл навеки глаза. При князе Ярославе терем перестроили и разузорили, поновили церковь Святых Апостолов. В этом храме каган заприметил и особо выделил здешнего священника, вдумчивого и красноречивого Илариона. Перевел его в Киев, поближе к себе, а там наперекор и назло грекам поставил митрополитом Руси.
Князь Изяслав Ярославич в Берестовое наезжал изредка. Бывал здесь по пути в Печерский монастырь или на апостольский праздник, когда в тутошнем храме служил архиерейскую службу митрополит Георгий.
Занявший его стол полоцкий Всеслав Берестовое вовсе не жаловал вниманием. Лишь в самом начале своего стольного киевского сидения прислал сюда собственного управителя, огнищного тиуна, но даже доходами от села не интересовался.
Княжий огнищанин зажил в Берестовом на широкую ногу. Смердов обдирал до нитки, налагая на них за что ни попадя многоразличные виры. Сам и судил смердьи дела, разжаловав прежнего княжого ябетника до простого кметя. Ездил на ловы с отроками в Кловский лес. Устраивал состязания дружины в стрельбе, метании сулиц и кулачном бою. Завел собственных песельников, скоморохов и кукольщиков, которым сам придумывал игралища.
Словом, жилось огнищанину в тихих загородных хоромах, по всему видать, скучно и требовалось занимать себя на всякий день разнообразными делами.
Звали его Гавша. Правда, теперь для важности он требовал присовокуплять к имени отчее прозвание — Иванич.
…Стол в княжьей палате ломился от яств. Нынче к обеду подали лебяжьи потроха, жареных тетеревов, поросят на вертелах, заячьи пупки в горшке и заливную зайчатину, лососьи и стерляжьи спинки, щуку на пару, осетровую уху, говяжьи языки, гусиные желудки, начиненные кашей с салом, пироги с грибами, с сигом и с яблоками, творожные блины, малиновый морс, квас на смородиновом листе, яблочную пастилу, груши в патоке, ставленые меды.