Нестор Махно

– Они же все, барбосы, разные, и у каждого – своя воля. Тебе, Батько, нравится соколом парить, за плугом пройтись, пасеку завести, а другой мечтает о миллионе рублей, третий рвется в правители, иной в холуи. Бабнику юбки снятся. Э-эх, что там еще? Вино, кони, карты… – Голик вздохнул. – Хочешь сделать всех счастливыми – обстругай! Но быстро это не получится. Мозги до-олго вправлять надо, и несогласных – к ногтю.

Скривив губы, Махно исступленно глядел на костолома: «Если он мои-и сомнения читает, как по-писаному, то каково же тем, кто в его подва-але дрожит?!»

– Выходит, Лева, ты не веришь в нашу победу? Сягнул умом выше Кропоткина, Бакунина?

Контрразведчик мельком взглянул на плакат, что висел на стене: «Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство. Государство без рабства, открытого или замаскированного, немыслимо. Вот почему мы враги государства. М. Бакунин».

– Нет, Батько, я с тобой – до могилы, пока сердце не лопнет. Я токарь, но теперь уже… по человеческим душам.

Нестор Иванович, ухмыляясь, поднялся из-за стола, подошел к соратнику, обнял его за плечи.

– Ну и сволочь же ты, Левка, все-таки. Ладно, иди. Я подумаю.

– О расходах золотого фонда на пропаганду, заграницу… потом?.

– Да, потом. Где это Виктор Билаш?

– Лежит. Возвратный тиф. Вошь, к сожалению, без страха.

– Значит, по-твоему, не доросла до воли Украина? – еще спросил Махно. – Ну, что ж. Хай мается, несчастная. А мы сделаем всё, что сможем. Хоть попробуем, убедимся.

Голик постоял, выжидая, и ушел. Батько взял сводку управления военных сообщений. Железные дороги в ужасном состоянии: топлива нет, крупные мосты взорваны, паровозы на приколе. Это хорошо и плохо. Генерал Слащев, расправившись с галичанами, снова замаячил на горизонте, с запада. Но быстро наскочить не сможет – распутица. Плохо же потому, что и самим не рыпнуться.

В другой бумаге – отдела снабжения армии – сообщалось, что на станциях и пристанях лежит до двух миллионов пудов зерна, муки. Голод не грозит. Добыто 200 ООО штук обмундирования – и не хватает! Новобранцев много. Где взять?

Вошел адъютант Григорий Василевский, тоже небольшого роста.

– В приемной ждут. Принимаете? – и смотрит преданно. Он в офицерском мундире, сапоги блестят – не узнать сына гуляй польского скупщика свиней. Да и сколько лет утекло? В царской армии не служил, был объявлен дезертиром, грабил богатеньких, крайне осторожен, ни разу не попался. Потом боец черной гвардии, уже год – рядом с Батькой. После пропажи Пети Лютого стал самым близким ему человеком.

– Вечером большое совещание командиров. Не забыл? – спросил Махно.

– Всё помню, – рот у Григория малый, а карие глаза широко поставлены и по-еврейски печалятся. Это от отца.

– Так что же лезешь? – грубо осведомился Батько. – Некому решать? Рассуй посетителей по шишкам!

– Добро, – без обиды согласился адъютант, хотя оставил в приемной лишь тех, кому никто не мог или не хотел помочь: ни начальник гарнизона хитроумный Семен Дашкевич (это он взял город, спрятав повстанцев на возах с капустой), ни реввоенсовет, который теперь снова возглавлял красавец-матрос Александр Лащенко.

Махно вышел из гостиницы, намереваясь проехать по окраинам Екатеринослава, проверить оборону и подумать. Змейками-медянками крутилась боль: «Что везут комиссары – крах или союз? Будем биться или брататься? И тиф, этот всепожирающий гад! Кто наслал?»

На тротуаре к Батьке кинулся мужик в кожухе и с бумажкой в руке. Но был остановлен Гавриилом Трояном с телохранителями.

– Дай хоть слово скажу атаману! – просил неизвестный.

– Подойди, – разрешил Махно. – Ты кто?

– Та Васыль с хутора. Хлиб же вам прывиз, сто пять буханок. Прыжмэш – играють, як гармошкы. Даром, для Батькыного войска. Тут написано, чытай! – он совал измятую бумажку.

– Верю, спасибо, – веско сказал Нестор Иванович, понимая, что перед ним кулак. Значит, припекло, почуяли запах красного каленого железа.

– Та шо ж тэ спасибо? – возмутился мужик. – А патроны хто дасть?

– Ты же хлеб, говоришь, даром привез.

– Так и вы ж даром дайтэ, а то до самого Батька дойду!

– Получишь, – пообещал Махно. – Только сначала ответь по совести: слышал, что сюда красные идут?

– Та чув, хай бы йим черт!

– Как мозгуют в селе: замириться или воевать?

– А всим по домам, – не задумываясь, сказал мужик. – Нэ лизь попэрэд батька в пэкло. Кому нужна война? Чуешь, напышы отут, шоб патроны далы.

Нестора Ивановича больно задела вековая народная мудрость. Выходит, батько всегда первым лез в пекло? А остальные ждали в сторонке: выскочит с поживой или сгорит. Захотелось выругаться: «Ах вы ж клятые-мятые, хитрожопые!» Но он сдержался, спросил:

– Мира жаждешь? Зачем же оружие?

– Э-э, чоловику дано два вуха, шоб слухав, и одын рот, шоб мовчав.

– Молодец, – то ли похвалил, то ли съязвил Махно и велел Трояну: – Выдайте ему патроны. Сколько тебе, Васыль?

– А по пять штук за буханку. Бильшэ дастэ – нэ откажусь!