Нестор

В «Хранилище» тамбур перехода был овальным, в цвет жемчуга. Здесь она увидела круг, белый, словно звездный огонь. Соль улыбнулась.

Прибыла!

* * *

– Сегодня 30 марта 1939 года по земному летоисчислению. Приветствуем вас на объекте. Голосовая связь включена. Нужная информация находится в справочной комнате прямо перед вами.

Стены из светлого пластика, лампочки под потолком, гладкий, поскользнуться можно, пол. Двери… Одна и в самом деле прямо, в нескольких шагах. Соль прошлась вдоль стен, коснулась перчаткой ровной поверхности. Интересно, куда она попала? Еще одно хранилище? Неужели и тут «ТС»? Гадать незачем, если есть комната с ответами. Где тут дверь?

…План во всю стену, стол, два стула, врезанный в стену сейф. На столе – пачка бумаг. Соль подошла ближе, взяла ту, что сверху, присела на стул.

«Summo secretum. Obiectum “Focus”. Ut et aufero exemplaria prohibetur».

Латынь… Не зря, выходит, зубрила! Неправильные глаголы не понадобились, такое и первоклассник переведет. «Совершенно секретно. Объект «Фокус». Выносить и снимать копии запрещено».

Она вернула бумагу на место. «Фокус»… Хитрое слово! Для немца или француза – веселый трюк в цирке, развлечение для детей. И только латынь передаст истинный смысл.

Focus – Средоточие.

Центр управления и главная база, она же Транспорт-4. Это для «внешних» документов. Если прочитают чужаки, то наверняка поглядят в небо. А Транспорт уже на Земле.

Соль слыхала о «Фокусе» от отца, но даже приор Жеан в центре управления никогда не был. Транспорт-4 – не для действующих миссий, он для тех, кому еще предстоит шагнуть на Землю. Не для переговоров – иного ради.

– Генеральный штаб и арсенал, – пояснил отец. – Генералы пока не прибыли, но арсенал, говорят, заполнен.

«Говорят»! Summo secretum… Приор Галлии и Окситании мог только догадываться.

Вот какую тайну хранил Гюнтер Нойманн! Но что с этой тайной делать?

Соль представила, как выглядит со стороны. Маленькая девочка в летном комбинезоне в самом средоточии Силы, семиклассница в генеральном штабе, солдатик на маршальском стуле. Для таких, как она, существуют только таблички «Руками не трогать!»

А ведь придется…

3

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё![76]

Песню он разрешил не подумав. Теперь жалел, но не отменять же приказ! Непедагогично. Поют, как и обещали, негромко. В коридоре слышно, но если дверь прикрыть, то почти что и нет. Так, отголоски.

Денег нет, счастья нет,
Всё прошло, Августин!
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё!

Макс и Мориц, австрийцы. И диалект южный, и песня из самой Вены, времен Великой чумы. Автору еще повезло, упал по пьяной лавочке в яму с покойниками, но вовремя опамятовался. Не заболел, но все равно вскоре помер от перепоя.

Представлялись при свете фонарика. И Макс, и Мориц, конечно же, клички в честь книжных героев, детишек-шкодников. Парни молодые, крепкие, Мориц, что повыше, даже улыбался.

Платья нет, шляпы нет,
В грязь упал Августин.
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё!

Вначале Белов решил, что в пути потерял как минимум одного. У автобуса было их шестеро, под землей остались впятером. Еще проводник, но тогда, на улице, Александр его как раз искал. Может, смотрел, но не видел?

Так и не разобрался, рукой махнул. Где теперь его, потерянного, искать?

Австрийцы и помогли перевязать Критцлера. Воды сколько угодно, льется из сорванного крана, что в конце маленького коридора. Ржавая, мерзкая на вкус, но уж какая есть. Раненого уложили в комнате, первой с правой стороны, если от входа считать. Ту, что напротив, занял Александр, Макс и Мориц устроились во второй справа. Не унывали, нашли старый веник, подмели, постелили на бетон пальто. Тогда и попросили разрешения время от времени петь. Всё веселее.

В соседней комнате – Курт Вальц, немолодой и не слишком разговорчивый металлист из Бремена. Представился да и ушел к себе.

Фонарик остался у Белова – атрибут командирской власти.

Город прекрасный мой
Сгинул, как Августин.
Будем слезы лить с тобой,
Всё прошло, всё!

После перевязки честно поделили дареный бутерброд на пять частей. Серый хлеб с маслом, его вкус так и остался на языке. Еды – ни крошки, когда уходили из цеха, никто не хватился.

А с камрадом Критцлером худо. Уже не гудит, шепчет. В сознании, но глаза почти не открывает. Лоб горячий, руку обжечь можно – воспалилась рана. Александр решил заходить к нему каждый час, только время не угадаешь. Медленно текут секунды.

Где же вы, праздники,
Дни нашей радости?
Всех, не зная жалости,
Косит чума.