Нестрашная сказка. Книга 2 (СИ)

Так прошло месяца три. Невестка найденыша кормила, да все через губу. Потом как-то вынесла на сквозняк, да и забыла там. Свекор ее поучить хотел, но посмотрел, что брюхата, и только на словах отлаял. Мальчишку назвали Анхелем. Спокойный был и тихий, а кто подойдет, улыбаться начинал. Все к нему с душой, одна невестка нос воротила.

Она в свой срок второго родила. Первый еще титьку не бросил, а тут еще один рот, начали Анхеля козьим молоком поить через рожок. А он и тут улыбался да чмокал.

Весной, уже и скотину выгнали на нови, приползла к ним во двор Милка. Откуда она и чья, никто не знал. Приблудная. Подаянием питалась, слышать — слышала, а говорить — одно мычание. То идет, идет, а то падет на четвереньки и так ползает.

Заходит, значит, она во двор и на коленки бух. А сама руки к младенчику тянет: дайте, мол, подержу. Милку не гнали. Юродивая в селе к добру. Невестка ей мальчишку и сунула. Руки сухие и трясутся, вот-вот выронит. Однако удержала, носом в пеленку ткнулась и плачет, только плечи трясутся. Тут свекор со свекровью на порог вышли, заругались было на невестку, а Милка вдруг встала в полный рост, вечно согнутую спину разогнула и говорит: отдайте его мне, вечной батрачкой у вас буду. Народ и обомлел. Была юродивая, а встала нормальная. Только грязная очень. И руки у нее раньше сухие были. А стали как у всех, даже лучше.

Свекор со свекровью перемолвились, да и согласились, уж больно дивное дело на глазах приключилось. А когда она с Анхелем к себе в избушку ушла, свекор намотал козе на рога веревку, да и отвел следом. Невестка заикнулась, что дойную козу со двора свели. Он вернулся и тут ей таки поддал. Давно собирался.

Три года прожили Анхель с приемной мамкой в селе. Она и батрачила и на огороде работала. Анхель рос чистенький, да гладенький. Только не ладно стало в веске. Милка из юродивой в такую красавицу поднялась, что все мужики от мала до стара на нее шеи сворачивали. Женщины такое сносить не собирались. Не раз уже указывали девке околицу, да она как-то отговаривалась. А тут так все сложилось, что остаться совсем невмоготу. Мало, что бабы каждый день грозились хатку подпалить, кто-то слух пустил, будто Анхель навий подкидыш. А-то! Вона у Карпа корова сдохла. С чего? А Параска который год сбрасывает? Он, паскудник. Иш, рыжий подкидыш.

Милка в одночасье собрала котомку, мальчишку в старую рубашку нарядила, привязала к грязным затоптанным ножкам кусочки овчины, чтобы в дороге не сбил в кровь, и пошла. Дело на рассвете было. Никто и не увидел. Жили приблуда с приблудышем, да сгинули. Всем легче стало.

Ушли они в середине лета. Уже и ягоды поспели, и грибы первые пошли. Милка с Анхелем шагали от вески к веске, пробавляясь лесом. В селах просили подаяние. Мальчик такой хорошенький был, светленький. Ему много подавали. А вот мамка лицо закрывала. До женской красоты охотников-то не только в своей деревне, но и в других, хоть отбавляй.

Анхель когда сам шел, когда у мамки за спиной в плетеной торбочке ехал. Как-то к вечеру уже, мать спустила его на землю, разогнуть усталую спину, а мальчишка схватил ее за руку и потянул в полынник. Милка сначала упиралась, а как увидела, что личико мальчика собирается в морщинки — вот-вот заплачет — сама побежала. Анхелек редко плакал. Почти вовсе никогда. За три года, что прожили вместе раза считаные разы.

Густой полынник щедро их посыпал седой как зола горькой пылью, но и укрыл. Женщина и мальчик затаили, когда по дороге проскакала ватага оружных мужчин. Не так ехали, как богатые господа путешествуют — неслись с гиканьем, коней нахлестывали.

Милка с Анхелем пересидели в зарослях, пока не стихли крики, и подались через полынный луг в сторону от дороги, туда, где торчал шпиль какого-то здания. Из полыни оба выбрались как в снегу. Здание оказалось криптой Эола. Там как раз закончилась служба. На порог вышли жрецы.

К крипте притулились домики и сараюшки. В домах жили адепты, в сарайках — батраки и скот. Милка попросилась переночевать. Искать другого крова было страшно. На дороге могли караулить давешние варнаки. На ее рассказ о безобразии на тракте, старший жрец отмахнулся.

— Уходи отсюда. Бродяжкам тут не место. Не видишь, крипта. Мы не подаем и кого попало не принимаем.

Собственно, ничего другого ожидать не приходилось. Эоловы храмы отличались закрытостью. Они были самыми богатыми из всех, охотно занимались меной и давали деньги под большие проценты, но категорически не признавали милосердия к нищим. Храм Эола мог открыть двери только для богатых или нужных.

Из-за спин эоловой братии в серых широких одеждах выступил высокий худой мужчина, одетый в простую черную тунику. На шее у него болтался деревянный резной амулет на толстой золотой цепи. Такое сочетание могло иметь место только в одном случае. Бродячий маг подошел к Милке, внимательно посмотрел ей в глаза, потом перевел взгляд на мальчика и вдруг разулыбался.

— Ай, да кто к нам пожаловал!