Несущественная деталь

Она провела там два года, прежде чем ее попросили помочь в переписывании манускриптов. Именно этим женщины в Убежище и занимались за пищу, которую им доставляли по дороге, тракту, тропинке и через здания у подножья столовой горы, а потом поднимали на веревках в тростниковых корзинках; они делали идеальные копии древних иллюминированных манускриптов на языках, которые ни одна из них не понимала. Пустые книги, перья, чернила и золотые листы доставляли им в корзинках, а год или два спустя законченная книга спускалась в корзинке и начинала свой путь в один из далеких городов.

В одиночестве они находились, только когда работали над манускриптами. У каждой для работы была своя келья со столом, манускриптом, с которого требовалось снять копию, пустой книгой, которая должна была превратиться в копию, и запасом перьев и чернил. В каждой келье было единственное окно, которое располагалось слишком высоко на стене, чтобы вид за ним не отвлекал от работы, но при этом света сквозь него поступало достаточно. После нескольких часов работы глаза у нее начинали болеть. С облегчением спускалась она в часовню, где, соединившись с остальными, пела — глаза закрыты или подняты к великолепному свету, просачивающемуся сквозь прозрачные сияющие пластиковые окна часовни. Она стала хорошо петь и теперь многие песнопения знала наизусть.

Она с усердием переписывала манускрипты, дивясь их невыразимой красоте. Иллюминации изображали звезды, планеты, сказочных животных, древние здания и растения; много деревьев, цветов и зеленых ландшафтов. Но все равно (думала она, тщательно копируя очертания иллюминаций и раскрашивая их, а потом копируя таинственные буквы) она не сомневалась, что это пыточные инструкции, а хорошенькие иллюстрации здесь для того, чтобы ввести тебя в заблуждение.

Она работала, заполняя дни молчаливым копированием слов на пустые страницы и гулкими песнопениями в радушном пространстве часовни.

Те книги, которые она могла читать (они поступали из отдельной библиотеки и были гораздо проще и грубее на вид, чем те, что копировала она и другие), говорили только о незапамятных временах до ее рождения, и другие обитательницы Убежища тоже говорили о гораздо более простом времени: о городах без общественного транспорта, парусных кораблях без двигателей, медицины, равносильной сидению со скрещенными хоботами в ожидании лучшего, и совсем без настоящей промышленности — с одними мастерскими ремесленников.

И все же они находили темы для разговоров: всеобщий идиотизм мужчин, однообразие их питания, слухи о бандитах, орудующих в пустыне или на плато, хрупкость бытия, ревность, дружба, вражда, любовь их дружков и общие слухи о двух сотнях людей одного с ними пола, согнанных в одно место и подчиненных жесткой, чтобы не сказать жестокой дисциплине.

Другие женщины недоуменно смотрели на нее, когда она пыталась рассказать им о том, что произошло с нею. Она полагала, что они, наверно, считают ее сумасшедшей. У них, казалось, не было другой жизни, кроме этой, с ее ограниченными удобствами и нравами. Они выросли в дальних городах или в сельских сообществах, они пережили какое-то несчастье, и их выкинули из того стадного сообщества, частью которого они были, потом их спасли и доставили сюда. Насколько она понимала, они и в самом деле верили в этого Бога, которого все они должны были почитать. Но все же этот Бог по крайней мере обещал хотя бы одну послежизнь для тех, кто заслужит этого. Небеса ждали набожных, а тех, кто покажет себя с худшей стороны, ждало небытие, а не вечные мучения.

Иногда она спрашивала себя, сколько все это длится в Реале. Она кое-что понимала в задействованных технологиях и соотношениях: год жизни в Реале можно сжать до минуты в виртуальной среде. Это было прямой противоположностью тому, что происходит при скоростях, близких к световым: ты отсутствуешь так долго, тебе кажется, полжизни, но вот возвращаешься — изменившимся, совсем иным человеком — и узнаешь, что тут всего час прошел и никто даже не заметил твоего отсутствия. Может быть, это неторопливая жизнь без боли идет с такой скоростью? Или с меньшей? Может быть, со скоростью реального времени.

В конечном счете она пришла к выводу, что она в этом виртуальном мире живет сверхмедленно и то, что здесь воспринимается как несколько лет, в Реале составляет тысячелетие, так что если она когда-нибудь и вернется, то найдет, что тот мир неузнаваемо изменился, а люди, которых она знала, давно мертвы. Так давно, что даже в усредненном и вполне приятном Послежитии от них не осталось и следа.

Очень редко она, стоя у обрыва, спрашивала себя, что произойдет с ней, если она выберется наружу и спрыгнет вниз. Вернется сюда? Снова окажется в Аду? Или ничего — просто небытие. «Ты бесстрашная», — говорили ей другие, когда видели, как она стоит там и смотрит вниз.

Но не настолько бесстрашная, чтобы прыгнуть и узнать ответы на свои вопросы.