Несущественная деталь

Ее мать, носившая собственные знаки на своей гораздо более светлой коже — хотя у нее это были самые обычные чернила, — любила Ледедже, поощряла в ней это чувство, и девочка чувствовала себя счастливой оттого, что она — то, кто она есть. Она гордилась тем, что ее рисунок гораздо более замысловатый, чем у матери, и что у них обеих такие безумно вихрящиеся линии на теле. Даже в те времена, когда она была маленькой, едва доходила до пояса матери, она видела, что хотя площади на коже матери было куда больше и рисунок — просто великолепен, ее собственная кожа имела более изысканный рисунок, более точные и тщательно прописанные значки. Она обращала на это внимание, но предпочитала помалкивать — ей было немного жалко мать. Она думала, что, может быть, когда-нибудь на коже матери возникнет такая же изысканная интаглиация, как у нее. Ледедже решила, что вырастет богатой и знаменитой и даст матери деньги, чтобы и у нее была такая же красота. От этих мыслей она чувствовала себя взрослой.

Другие малыши и дети из имения, когда она стала общаться с ними, казалось, побаивались ее. Одна из причин состояла в том, что все они были разноцветными, а многие из них имели светлую, бледную кожу, она же была абсолютно черной. Но важнее было то, что у других детей не имелось значков-меток, никаких удивительных рисунков на коже или где бы то ни было, будь они скрытые или на виду, медленно растущие, постепенно вызревающие, слегка изменяющиеся и постоянно усложняющиеся. Они уступали ей, ставили ее желания и требования выше своих, казалось, чуть ли не боготворили ее. Она была их принцессой, их королевой, чуть ли не богиней.

Но постепенно ситуация менялась. Она подозревала, что ее мать использовала все свое влияние, чтобы как можно дольше защищать своего единственного ребенка от унизительной истины, возможно, жертвуя при этом собственным положением в доме.

А истина состояла в том, что интаглиаты были не просто экзотической разновидностью среди людей. Они были одновременно и больше и меньше, чем экстравагантное украшение в доме и свите богатых и влиятельных, их демонстрировали, как ходячее живое ювелирное украшение на важных светских приемах и в домах финансовых, общественных и политических воротил; хотя они определенно именно этим и были — украшением.

Они были трофеями, сданными знаменами поверженного врага, актом капитуляции, подписанным побежденным, головами свирепых животных, украшающими стены в домах их хозяев.

Интаглиаты одним своим существованием подтверждали падение своих семей, стыд родителей и дедов. Эти отметины означали наследственный долг, который ты должен был искупать своей жизнью.

Согласно сичультианскому закону (перенесенному из практики конкретной нации-касты, которая двумя веками ранее одержала победу в сражении за право вести дела по-своему в образующемся государстве), если коммерческий долг не возвращается в полной мере или если условия той или иной сделки признаны не вполне удовлетворительными ввиду нехватки средств или товаров у одной из сторон, то сторона, которая не в состоянии частично или полностью выполнить свои обязательства, может компенсировать потери другой стороны, обязав одно или два следующих своих поколений стать интаглиатами и, таким образом, передавая по меньшей мере часть своих детей и внуков (правда, обычно не на весь срок жизни) под попечение и руководство, а на самом деле во владение тех, кому они были должны или в отношении кого не выполнили обязательств.

Сичультианцы, встретившись с галактическим сообществом (что произошло после контакта с ними вида под названием флекке), обычно с негодованием утверждали, что их богатые и влиятельные любят своих детей не меньше, чем богатые и влиятельные любого другого цивилизованного вида, просто они обладают повышенным уважением к букве закона и к обязательству уплачивать долги вовремя, и им вовсе не свойственно презрение к правам малолетних или тех, кто в целом ни в чем не виноваты, но являются должниками по наследству.

При этом они подчеркивали, что права и благополучие интаглиатов защищены целой системой строго применяемых законов, которые не позволяют их фактическим владельцам пренебрегать ими или плохо к ним относиться, и вообще меченых можно даже считать самым привилегированным слоем, поскольку они существуют на вершине роскоши, общаются со сливками общества, посещают все важнейшие общественные и официальные придворные мероприятия, к тому же никто никогда не требует от них, чтобы они отрабатывали свое содержание. Большинство людей с радостью отказались бы от своей так называемой «свободы», чтобы жить такой жизнью. Они ценились, почитались и были почти — хотя и не совсем — бесценны. Чего еще мог просить тот, кто в ином случае вынужден был бы влачить жалкое существование в тисках бедности?