Несущий огонь (ЛП)

И это не просто стена, а массивный каменный бастион, такой широкий, что поверху могут рядом идти два человека. А перед стеной — ров и земляной вал, позади — опять ров, и через каждые насколько миль — форт вроде того, что мы зовём Вилбириг. Линия укреплений! Я так и не сосчитал их, хотя и проехал однажды вдоль всей стены от моря до моря. И какие это удивительные форты! В них были башни, откуда дозорные могли следить за северными холмами, колодцы с запасами воды, казармы, конюшни, кладовые, и всё из камня! Помню, как хмурился мой отец, глядя на стену, идущую через долину вверх, на холм, как изумлённо качал головой.

— Сколько же понадобилось рабов, чтобы это построить?

— Сотни, — отвечал мой старший брат. Спустя полгода брат погиб, отец дал мне его имя, и я стал наследником Беббанбурга.

Стена очерчивала южные границы земель Беббанбурга. Отец всегда оставлял в Вилбириге десятка два воинов, чтобы собирать дань с путников на главной дороге, соединявшей Шотландию с Лунденом.

Те люди давно ушли, их вытеснили датчане, захватившие Нортумбрию. Вторжение стоило жизни моему отцу и оставило меня сиротой, с благородным именем, но без земли. Да, без земли — потому что её украл мой дядя.

— Ты — лорд пустоты, — бывало, огрызался на меня король Альфред, — лорд пустоты и лорд-из-ниоткуда, Утред Нечестивый, Утред Безземельный, Утред Пропащий.

Разумеется, он был прав, но теперь я стал Утредом из Дунхолма. Мы победили Рагналла, убили Бриду, и тогда я занял эту огромную крепость, почти такую же грозную как Беббанбург. Вилбириг отмечал северную границу земель Дунхолма и южную границу земель Беббанбурга. Если и было у этого форта другое имя, мне оно неизвестно, а мы назвали его Вилбириг, что значило «крепость у стены», и построен он там, где великая стена проходила по низкому холму.

Годы и дожди сделали мелкими крепостные рвы, но сама стена всё ещё оставалась крепкой. Строения лишились крыш, но мы очистили развалины от проросших на них деревьев, принесли деревянные балки из ближайшего к Дунхолму леса, сделали новые крыши и покрыли их дерном. Потом соорудили новую крышу над смотровой башней, так что теперь дозорные, пристально глядящие на север, защищены от дождя и ветра.

Неизменно на север. Я нередко размышлял об этом. Не знаю, сколько прошло лет с тех пор, как римляне оставили Британию. Отец Беокка, мой наставник, говорил, что около пятисот лет. Может, он и прав, но даже тогда, в те давние времена, дозорные пристально смотрели на север. Всегда на север, туда, где скотты — должно быть, тогда они доставляли столько же проблем, как и сейчас. Помню, как проклинал их мой отец, а его священники молились, чтобы их усмирил пригвождённый бог. Меня это всегда удивляло — ведь скотты тоже христиане. Когда мне было восемь, отец позволил мне поехать с его воинами, отправлявшимися в Шотландию, покарать её жителей и угнать скот. Я помню маленький городок в широкой долине, помню женщин и детей, молящихся в церкви.

— Не трогайте их! — приказал отец — они в святилище!

— Они же враги, — возразил я, — разве нам не нужны рабы?

— Они христиане, — коротко пояснил отец.

И потому мы только забрали их скот, сожгли множество жилищ и поскакали домой, прихватив ковши, вертелы и горшки — всё, что можно переплавить в кузницах. Но в церковь мы не вошли.

— Это потому, что они христиане, — опять втолковывал мне отец, — разве ты не понимаешь, глупый мальчишка?

Я не понимал. А потом пришли датчане, и конечно, разорили церкви, чтобы забрать из алтарей серебро. Помню, как однажды смеялся Рагнар: «Это так любезно со стороны христиан. Они сложили все богатства в один дом и пометили его крестом! Это очень облегчает нам жизнь».

Поэтому я знал, что скотты — христиане, но кроме того они — наши враги. И когда тысячи римских рабов тащили через холмы Нортумбрии камни, чтобы строить стену, скотты точно так же были врагами. В детстве я тоже был христианином, и помнится, спрашивал отца Беокку, как это другие христиане могут быть врагами.

— Это правда, они христиане, — объяснял мне отец Беокка, — но они ещё и дикари.

Он взял меня с собой в монастырь, в Линдисфарену, и попросил аббата — того, которого спустя полгода безжалостно убили датчане — показать мне одну из шести монастырских книг. Это была огромная книга с хрустящими страницами. Беокка благоговейно перелистывал их и водил грязным ногтем по неразборчивым рукописным строкам.

— А! — сказал он. — Вот оно!

Он повернул книгу так, чтобы я мог прочесть записи, но они ничего для меня не значили, потому что книга была на латыни.