Несущий огонь (ЛП)

Он имел в виду своё собственное удобство, но я притворился, что поверил, будто он беспокоится исключительно о принце.

— Он заложник, — ответил я, — так что, наверное, мы поместим его со скотом в коровнике или, может, в сарае со свиньями, посадим на цепь и будем кормить помоями и сточной водой.

Слушавший нас Этельстан захохотал.

— Не верь ему, отче.

— И если хоть один западный сакс перейдет границу, — продолжил я, — я перережу ему горло. И тебе!

— Это не смешно, господин, — сухо сказал отец Свитред.

— Его примут, как принца, — заверил я, — со всем подобающим почетом, уважением и удобствами.

Так и было. Этельстан пировал с нами, охотился с нами, молился в маленькой церкви за стенами Дунхолма. Повзрослев, он стал набожнее. Он еще сохранял свою буйное жизнелюбие, жажду деятельности, смешливость, но, как и его дед Альфред, молился каждый день. Под руководством двух молодых священников он читал христианские книги.

— Что тебя изменило? — спросил я, когда мы, вооружившись охотничьими луками, засели на какой-то лесной опушке. Я никогда не был хорошим лучником, а Этельстан уже подстрелил двух отличных зверей.

— Ты, — ответил он.

— Я?!

— Ты убедил меня, что я могу стать королем, и если так, то мне нужно Божье благословение.

Я поднял лук и выпустил стрелу. Листва зашелестела, но зверь не появился, и шум постепенно стих.

— А чем плохо иметь на своей стороне Тора и Одина?

— Я христианин, господин, — улыбнулся он, — и стараюсь стать добрым христианином.

Я недовольно хмыкнул, но промолчал.

— Бог не наградит меня, если я стану творить зло, — продолжил он.

— Меня хранят мои боги, — резко сказал я.

— Отправляя во Фризию?

— В этом нет ничего плохого.

— Фризия — не Беббанбург.

— Когда ты станешь королём, — ответил я, глядя в сторону леса, — ты узнаешь, что одни притязания удовлетворить можно, а другие — нет. Понимать, что есть что — очень важно.

— Значит, ты не поедешь на север, в Беббанбург? — спросил он.

— Говорю же, я направляюсь во Фризию.

— А когда ты приедешь... во Фризию, — он особо выделил это слово, — будет битва?

— Битвы постоянно случаются.

— И эта битва, — снова короткая пауза, — во Фризии, будет жестокой?

— Они всегда такие.

— Значит, ты позволишь мне биться рядом с тобой?

— Нет! — ответил я резче, чем хотел. — Эта битва — не твое дело. Враги, с которыми я буду драться — не твои враги. И ты мой заложник, я должен хранить твою жизнь.

Он пристально следил за лесом, ожидая появления дичи, наполовину оттянул тетиву лука, но стрелу не нацелил.

— Я многим обязан тебе, господин, — сказал он, — я понимаю, что ты защитил меня, и единственное, чем я могу отплатить — помочь в сражениях.

— И если ты погибнешь в бою, — грубо ответил я, — то получится, что я осчастливил Этельхельма.

Он кивнул.

— Лорд Этельхельм хотел, чтобы я командовал войском, которое он отправил в Хорнекастр. Он просил об этом моего отца, но тот послал Брунульфа.

— Урия Хеттеянин, — сказал я.

Он рассмеялся:

— Ты хорошо образован.

— Это все леди Этельфлед.

— Умная у меня тётя, — одобрительно произнёс он, потом опустил тетиву лука и осенил себя крестом, очевидно, произнеся молитву за её выздоровление. — Да, Этельхельм думал, что сможет устроить так, что я погиб в бою.

Урия Хеттеянин был воином, служившим царю Давиду, тоже христианскому герою. Я расспросил про Урию отца Кутберта, слепого священника и доброго друга, и тот усмехнулся в ответ.

— Урий! Вот как мы произносим его имя, господин. Урий Хетт. Несчастливый он был человек.

— Почему?

— Он женился на прекрасной женщине, — мечтательно сказал мне Кутберт, — одной из тех, на кого смотришь и не можешь отвести взгляд!

— Да, я видал таких женщин, — ответил я.

— И брал в жёны, господин, — усмехнулся Кутберт. — Ну, значит, Давид захотел затащить жену Урии в свою постель, и потому отправил приказ командиру Урии, велел поставить беднягу в первом ряду стены из щитов.

— И он погиб?

— О да, господин! Этого неудачника изрубили на куски!

— И Давид... — начал я.

— Запрыгнул на его прекрасную жену, господин, и скакал на ней от заката до рассвета, снова и снова. Вот ведь везунчик!

И Этельхельм желал ту же судьбу Этельстану. Он хотел бросить его далеко в Нортумбрии, надеясь, что там его и прирежут.

— Если ты думаешь, что я позволю тебе рисковать жизнью в битве, то ты заблуждаешься, — сказал я Этельстану. — Ты не будешь участвовать в битве.

— Во Фризии, — подчеркнул Этельстан.

— Во Фризии, — повторил я.

— И когда ты уезжаешь? — спросил он.

Но я не мог ответить. Я ждал вестей. Хотел, чтобы мои лазутчики или лазутчики Этельстана донесли, что задумал враг. Некоторые гадали, почему я не иду прямо на Беббанбург, или, если поверили слухам, почему не плыву во Фризию. Вместо этого я застрял в Дунхолме — охотился, практиковался во владении мечом и пировал.

— Чего ты ждешь? — однажды спросила Эдит.

Мы с ней скакали по холмам к западу от Дунхолма, с соколами в руках, а далеко за нами — дюжина воинов, охраняющая меня, когда я выезжал из крепости. Но нас они не слышали.

— Для атаки на Беббанбург у меня меньше двухсот воинов, — объяснил я, — а у кузена столько же за стенами.