Несусветный эскадрон

– Чтоб вы своих внуков не увидели… – негромко начала Любка, и это в ее устах было самым страшным проклятием, потому что первый внук стал для нее смыслом жизни. – А если увидите – чтоб вы знали, что ничего хорошего вашим детям и внукам не светит! Как не светит нашим внукам и детям! Чтоб вам не по карману было ребенка в первый класс собрать, как не по карману это было моей соседке Светке! Чтоб ваши дети могли выучиться на врачей или юристов только на чужом языке, как наши дети! И чтоб они в восемнадцать лет становились безработными и садились к вам на шею, как наши дети!

Она бедром отодвинула Инару, и пошла работа в четыре руки! В четыре мускулистые руки, знающие, каково картошку копать, авоськи с базара таскать, ночью младенца укачивать. А в дверях уже стояла совершенно незнакомая мне женщина – молодая, бледная, в длинной грубой сорочке, которая не скрывала огромного живота.

– На что малышу приданое купить? – спросила она меня. – Наш папа в России, ему сюда приехать можно только на месяц, мы же не расписаны! Ты знаешь, сколько стоят эти чертовы памперсы? И я к нему уехать не могу! Я же – граж-дан-ка! Пустите…

Любка и Инара дали ей местечко у квашни.

– Ты не очень-то… – грубовато предостерегла Любка.

– Как устанешь – садись отдыхать, – добавила Инара. Но этой незнакомке, впавшей в полное отчаяние, бесполезно было что-то говорить.

– Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! – твердила она, тыча в квашню слабыми острыми кулачками. А за дверью слышались еще голоса, русские и латышские. Шли женщины, молодые и старые, шли, засучивая на ходу рукава, убирая волосы. Я различила голос Лиги. Вдруг кто-то взвизгнул, дверь распахнулась, в комнату влетела Гайда – лихая баба, фантастическая ругательница, которой под горячую руку подворачиваться было опасно. Все мужское население нашей типографии она держала в трепете. Говорили, что Гайда когда-то была в сборной страны по биатлону…

Так вот, она ворвалась с хохотом, а в руках у нее была охапка штанов!

– Квашню накрыть принесла! – объявила Гайда, сунув мне прямо под нос это дорогостоящее имущество. В охапке было пар десять брюк, и все – из солидных магазинов, если и ношеные, то самую чуточку. – Как тесто в квашне зреет и разбухает, так хозяева этих штанов чтоб разбухли и лопнули!

– Ты что, магазин «Dressman» ограбила? – изумилась я.

– Тс-с!.. – Гайда прижала палец к губам и изобразила на лице такое, что все, ждавшие у квашни своей очереди, вытянули шеи и примолкли, глядя на нее даже не с интересом – с надеждой!

– Наше сбрендившее правительство? – внезапно угадала Инара.

Гайда закивала взлохмаченной головой – и грянул хохот.

– Да чтоб они лопнули! – весело заголосили женщины. – Да чтоб они треснули! Да чтоб они втиснуть задницы в свои лимузины не смогли!..

А тесто, которое месили таким колдовским способом, действительно стало, не дожидаясь, пока поставят всходить в теплое место, разбухать и лезть из квашни. А какой от него шел свет! Крепка же оказалась ругань моих ненаглядных подруженек, моих увесистых раскрасавиц, моих яростных мамочек и преданных женушек!

А тут и новое лицо явилось в дверях – но больше всего оно было похоже на привидение. Бледное облако окутывало высокую, тонкую женщину с огромными черными глазами.

Это привидение застыло на пороге в нерешительности.

– Ну, что же ты? Входи… – не очень-то уверенно пригласила я туманную гостью. Она двинулась – не шагами, как положено, а невесомым скольжением, плеща вытянутыми перед собой руками, как бы струясь. И тут лишь я ее узнала!

– Можно и мне? – спросила она. – Я не мать, простите… но мне бы тоже очень хотелось…

Женщины переглянулись.

– Кто это сказал, что месить это тесто и печь этот хлеб могут только матери?! – я оглядела свое кухонное воинство, с засученными рукавами, с убранными под косынки волосами. И откуда-то вдруг стало известно – раз ядовитый настой готовили девять бесплодных Ав, то испечь спасительный хлеб должны девять матерей.

Их тут набилось куда больше.

– Становись, – сказали хором Инара и Любка, и утонченное создание погрузило в тесто свои тонкие певучие руки, руки красавицы-балерины, сочинительницы танцев, для которой в свободной стране не осталось балетной сцены…

– Листья! – услышала я голос Гунара и удивилась – почему это он не замечает собственной жены?

Славка и Гунар, с букетами кленовых листьев в руках, шли к абре, не раздвигая толпу взбудораженных женщин, а… сквозь нее!..

Еще мгновение – и от подружек моих ненаглядных остались лишь силуэты.

А тесто так и перло из абры!

– Замесили на дрожжах – не удержишь на вожжах! – я так расхохоталась, что огонь в печи заметался.

– Когда ковриги мечут в печь, на них надо нарисовать крест, – предупредил Гунар. – Чтобы хлеб не опал, чтобы хранил благословление, и чтобы ему не повредила нечистая сила.

Я присыпала тесто мукой и укрыла абру охапкой штанов.

– Послушай! Ты Ингуса не видел?

– Нет, – Гунар оглядел комнату. – Слава, а ты?

– Подевался куда-то.

– Таро!

К ноге прильнуло мягкое, теплое, шерстяное.

– Таро, где Ингус?

Пес так на нас посмотрел, что все поняли правильно. Знает, но не скажет.