Несвоевременные мысли

Нет, почтенный товарищ, я не «возрадуюсь» с Вами, да не верю, чтоб и Вы радовались. Чему радоваться? Тому ли, что истинно революционный, но количественно ничтожный российский пролетариат истребляется в междоусобной бойне на юге? Тому ли, что его начали расстреливать на улицах Петербурга? Тому ли, что его рабочая интеллигенция, плоть от плоти его, терроризуется темной массой и тонет в ней, не имея сил влиять на нее? Тому ли, что промышленность страны,— разрушенная в корне,— делает невозможным дальнейший рост рабочего класса?

Социальная революция без пролетариата — нелепость, бессмысленная утопия, а через некоторое время пролетариат исчезнет, перебитый в междоусобице, развращенный той чернью, о которой вы говорите. Пролетариат без демократии висит в воздухе, вы отталкиваете демократию от пролетариата.

С кем будете вы творить социальную революцию — с крестьянством? С солдатом? Штыком и пулей? — Поймите,— сейчас идет не процесс социальной революции, а надолго разрушается почва, которая могла бы сделать эту революцию возможной в будущем. Вожди пролетариата,— как я не однажды говорил, употребляют его как горючий материал, чтобы зажечь общеевропейскую революцию.

Раньше, чем это нам удастся, русский рабочий народ будет раздавлен европейским солдатом. Неужели Вы верите, что Германия, Англия, Франция, Япония позволят вам, бессильным, безоружным, раздувать пламя, которое может пожрать их?

Не верьте в это, дорогой товарищ.

Мы — одиноки и таковыми пробудем до поры, пока безумие наше не побудит нас истребить друг друга.

А друзья за рубежом?

За рубежом — прекрасно дисциплинированные и патриотически настроенные те солдаты, которые считают нас — одни: предателями и изменниками, другие — бессильным народом, совершенно неспособным к государственному творчеству.

Нет, радоваться нечему, товарищ, но опомниться — пора! Если — не поздно.

«ВЕСЕЛЕНЬКОЕ»

«Новая Жизнь № 15 (229), 21 января (3 февраля) 1918 г.

Приехал человек из Москвы и, посмеиваясь, рассказывает:

«Идет ночью по улице некий рабочий, вдруг — из-за угла, навстречу ему два героя в солдатских шинелях с винтовками:

— Стой,— кричат.— Оружие есть?

Он выхватил револьвер из кармана и, не оплошав, нацелился в них.

— Есть,— говорит.— Руки вверх!

Герои испугались — винтовки-то у них, видимо, не заряжены были, а он — командует:

— Клади винтовки на землю. Снимайте шинели. Теперь — сапоги снимайте. А теперь — штаны. Ну, а теперь — бегите вдоль улицы и кричите — «караул».

Герои все это покорно исполнили, бегут босые и без штанов по снегу и добросовестно орут:

— Караул!

А рабочий платье их оставил на панели, винтовки снес в комиссариат и рассказал там это веселенькое приключение.

...Другой случай, подобный этому, разыгрался около Пушкина; напали двое воров на артельщика, который шел с завода к станции, напали — приказывают:

— Давай оружие!

Отдал он им незаряженный револьвер, а другой, с патронами, в заднем кармане брюк лежит. Сняли с него шубу, отобрали 52 тысячи денег и хотят идти своим путем, сказав ему:

— Благодари Бога, что цел остался.

С другим бы тем и кончилось, но артельщик был парень не дурак, взмолился он к ним:

— Братцы. Я человек служащий, деньги это не мои, а — заводские, хозяйские, жалованье рабочим, не поверят мне, что меня ограбили, скажут — сам я украл деньги. Знаков на мне никаких нет — прошу я вас: вот у меня еще две тысячи своих денег есть, я их отдаю вам, а вы мне постреляйте в пиджак, чтобы видно было — нападали на меня.

Воры — добрые ребята, поняли его затею, даже развеселились и давай ему пиджак расстреливать, он отведет полу в сторону, а они бац-бац в упор по пиджаку, так что даже материя тлеет.

— Ну,— говорят,— довольно.

А он просит их:

— Еще разик.

— Больше,— говорят,— патронов нет.

— Нет?

— Ни одного.

— Ну, когда так, — сказал артельщик, вынув заряженный револьвер, — давайте назад деньги, шубу, а то я вас...

Что делать? Струсили ребята, отдали все назад ему, а он, усмотрев в стороне около сторожки какие-то сани, говорит им:

— Тащите сани — везите меня на станцию.

Они повезли. Повезешь, коли затылок пули ждет».

* * *

Таких и подобных анекдотов становится все больше; их рассказывают почти без возмущения, веселеньким тоном. Хотят ли за этим скрыть то страшное, чем насыщен анекдот, или скрывают смутно чувствуемое собственное одичание?

Этого я не понимаю, но для меня ясно, что грабители, буйствующие на улицах, — самые обыкновенные русские люди и даже, может быть, милые люди, из тех, что привыкли жить «на авось». И вот именно то, что это люди «обыкновенные» — самое страшное.

Я думаю, что уличные подвиги рождаются так: сидят где-нибудь в уголке двое обыкновенных людей и, не торопясь, рассуждают:

— Однако — дожили до полной свободы.

— Н-да, полиции — нет, судов нет...

— Чудно.

И, поговорив об этом новом, непривычном быте, люди, у которых нет никаких представлений о праве, культуре, о ценности жизни, люди, которые воспитались в государстве, где министры вели себя, как профессиональные воры, эти люди соображают: