НЕТ

В тот день Алексей Алексеевич напутствовал Хабарова особенно тщательно. Разобрав весь предстоявший полет, что называется, по косточкам, предупредил:

– И смотри, если перегрузка шесть с первых пикирований не получится, на рожон не лезь. Садись. Как быть, подумаем на земле. Понял? Машина довольно хлипкая. Восемь – расчетный предел, максимум-максиморум. Ну, все. Давай!

Хабаров набрал записанную в наколенном планшете высоту, переворотом загнал машину в пикирование, дождался скорости, определенной заданием, и потянул ручку на себя. Как и следовало ожидать, его вдавило в сиденье, на плечи навалилась тупая тяжесть, в глазах потемнело. Все эти малоприятные, но уже давно ставшие привычными ощущения не помешали рукам делать то, что положено, и аккуратно вывести самолет в линию горизонтального полета.

На акселерометре, приборе, фиксирующем величину перегрузки, Хабаров прочел: 4,7.

"Недобрал", – подумал Виктор Михайлович и решил: в следующем пикировании надо брать ручку на себя чуть энергичнее. Решил и сделал. Но акселерометр показывал ровно столько же, сколько и в первый раз, – 4,7.

"Странно, – подумал Хабаров, – придется увеличить начальную скорость и тянуть порезвее".

Теоретически он мыслил совершенно правильно.

В третьем пикировании Хабаров увеличил скорость на двадцать километров в час и дернул ручку на себя в весьма бодром темпе.

Его снова прижало, ослепило, стиснуло. А акселерометр, будто дразня летчика, выдал все те же 4,7.

Досадуя и не понимая, что происходит с машиной, Хабаров решил сесть. Приземлился обычно. Но дальше все пошло совсем плохо.

Расшифрованная лента самописца, точно фиксирующая каждое движение летчика, показала: в первом пикировании фактическая перегрузка была семь и девять десятых, во втором – восемь и три десятых, в третьем – девять и две.

– Ну-с, героический герой пятого океана, – сказал Алексей Алексеевич, – интересно, какими именно способами вы собираетесь оправдываться перед руководством и широкими массами трудящихся? Прошу!

– Свои действия я контролировал по кабинному акселерометру. Он показывал четыре и семь десятых…

– Это точно?

– Конечно, точно… Или вы мне не верите?

– Акселерометр все три раза показывал именно четыре и семь? – спросил Алексей Алексеевич, оставив без внимания слова Хабарова о доверии.

– Все три раза!

– Великолепно! Так почему же в вашу переполненную эрудицией голову не проникла столь элементарная, логически вполне естественная идея: а не заело ли стрелку прибора? Давило на вас в каждом пикировании все сильнее? Прошу обратить внимание – предпоследний вопрос из программы приготовительного класса.

– Прибор и сбил меня с толку, а к тому, как давило, я, признаться, не очень примеривался…

– Ясно: виноват, значит, прибор. Очень убедительно! Блестяще по остроумию! Неужели вы никогда не слышали, что критерий истины – опыт? Будьте любезны отвечать, мой ученый друг: так это или не так?

– Так, но это из философии…

– Еще остроумнее! Еще лучше: мухи отдельно, котлеты отдельно. На черта же было изучать философию, если вы не умеете пользоваться выводами этой мудрой науки на практике? Я бы сказал… – Но тут вошел ведущий инженер, и Алексей Алексеевич не закончил мысли о связи философии с практическими делами летчика-испытателя вообще и Хабарова в частности.

– Как машина? – спросил Алексей Алексеевич.

– Лопнули крестообразные расчалки в плоскостях, – доложил инженер, – частично деформирована обшивка во второй трети фюзеляжа.

– По прибору определили?

– Как по прибору? – не понял инженер.

– Вот видите, Виктор Михайлович, не все на свете, оказывается, определяется инструментально, – сказал Алексей Алексеевич, обращаясь к Хабарову. – Кое-что можно установить и оценить, например, визуально, а проще сказать – глазками; отдельные элементы можно пощупать, кое-что услыхать и даже унюхать. Вот так!

– Виноват, – сказал Хабаров, – не учел…

Надо отдать должное Алексею Алексеевичу, когда позже во время общего разбора полетов на Виктора Михайловича навалился начлет, он, Алексей Алексеевич, первым взял Хабарова под защиту:

– Разрешите, в порядке частичного оправдания Хабарова, обратить ваше внимание на два, на мой взгляд, чрезвычайно важных обстоятельства: первое – машина имеет больший запас прочности, чем записано в официальных документах, теперь это доказано в эксперименте; и второе – многолетний опыт работы нашего Центра неопровержимо доказывает, что каждый орел хоть в чем-то бывает иногда вороной. Исходя из вышесказанного, не будем слишком строги к нашему молодому коллеге.

На этом инцидент был исчерпан. Административных мер не последовало. А зарубка в памяти Хабарова осталась прочная.