Нет

Я сейчас дома, по вэвэ бегают Саманта Джерроб и Гиллом Ней, я вообще последнее время обрел вкус к кино и теперь стараюсь заполнять дырки в образовании, иногда – по два фильма за вечер. Потрясающе: когда много смотришь, начинаешь чувствовать какие-то общие вещи, линии, какие-то ссылки, какую-то цельную жизнь мира кино. На работе, в отличие от всей этой прекрасной феерии, я вижу только собственный кабинет, зато дома я вижу красивые новые вещи на месте тех, которые принадлежали Руди. Кстати, Руди принадлежала наша кофеварка, и пришлось купить новую. Машина – зверь. Я в порядке. Еще не настолько, чтобы шляться по ночным клубам в поисках правильного мальчика, с которым можно будет начать жизнь сначала, но уже достаточно, чтобы думать о правильном мальчике с удовольствием. К сожалению, маленькая Кшися, я знаю, что правильные мальчики не водятся в ночных клубах. Они встречаются тебе так: ты идешь по парку, вернее, ты бежишь по парку больницы, потому что маме только что сделали простую операцию, – кажется, это был аппендикс или катаракта, сейчас не помню, – и буквально сбиваешь с ног молоденького практиканта с такими прекрасными синими глазами, и даже не извиняешься, а спрашиваешь, где палата, и он помогает тебе найтись, а потом пьет с тобой мерзкий больничный кофе, а потом живет с тобой семь лет, а потом встает и уходит. Вот сейчас, в данный момент, я торжественно клянусь тебе и себе, маленькая Кшися: это мое последнее воспоминание о Руди. Руди кончился. Началась жизнь. Собственно, и за этим я тебе тоже пишу. Я ставлю точку на Руди. Это не волевое решение, понимаешь? Я действительно так чувствую. Я чувствую себя освобожденным. Господи, какое счастье, что больше не будет ночных гуляний, когда я ехал умом, не зная, где он и с кем он, больше не будет его истерик, если я опаздывал домой, в свою очередь, больше не будет бесконечных и бесполезных разговоров… Кши, я не знаю, может, я обманываю себя, мне сначала было так плохо, но сейчас я начинаю понимать, что с уходом Руди с моих плеч упал огромный, тяжеленный чугунный крест, – и, кажется, я… счастлив. И я хочу, чтобы ты об этом знала. Потому что без тебя я бы не победил.

Теперь про работу. Про работу все сложно. Я до сих пор не могу понять, как отношусь к тому, что делает Каэтан. Возможно, так даже лучше: у него везде появляются свои люди. Но мне все равно противно, если честно. Я начинаю сомневаться в непогрешимости коллег в целом. Кощунственно прозвучит, но откуда мне знать – может, и Скиннер не безгрешен? Почему мы почти бездействуем? Почему занимаемся только поисками мифического снаффа, которого – я уже знаю на сто процентов, у меня нет сомнений! – которого безусловно нет! Есть, может, какие-то реальные съемки с детьми, как в твоем злосчастном деле, но они все без вреда и по согласию, а я никогда не видел то, что мы ищем, нет никаких убийств и никакой расчлененки, и если это понимаю даже я, то как этого может не понимать Скиннер, который знает в пятьсот раз больше и служит в отделе на восемь лет дольше меня?! Я искренне надеюсь, что что-нибудь изменится, Кши, потому что мне уже противно и невыносимо тут оставаться, и если мы по-прежнему будем бездействовать, я не смогу дальше оставаться тут, я просто не смогу переливать из пустого в порожнее. Буду требовать другой должности. Другого отдела, может. Вот клянусь.

Впрочем, я преувеличиваю по поводу бездействия, это не совсем правда. В последние недели Скиннер немного отвлек нас от снаффа, и мы по его команде начали подминать студии, снимающие S,amp;M. Не знаю, почему именно это; у него есть теория, что именно за этими студиями скрывается снафф и что многие договоры о согласии поддельные или подписаны под пыткой. Мне эта мысль кажется идиотической: тогда почему эти сеты есть в свободной продаже? Кажется, Скиннер совсем помешался. Так или иначе, три дня назад брали студию, на которую у нас давно уже есть досье, огромное, это чуваки в Сан-Домино, которые снимают какой-то чудовищный медицинский S,amp;M, знаешь, садисты в белых халатах, ужасно. Я был на допросе, Каэтан показал им вижуал их же сета, где женщине отрезают грудь бензопилой. Я, казалось, видел что угодно – но едва не сблевал, когда обнажились ребра… О господи. Каэтана явно тоже тошнило. Адвокат их тыкал в нос ее договором о согласии и даже предлагал надеть бион, чтобы почувствовать, что она в экстазе, – Каэтан отказался (не хватало!) и сказал, что наши юристы считают подобные сеты пропагандой насилия, потому что на обложке сета о ее согласии нигде не написано, а значит, зритель воспринимает всю агрессию в ее адрес как подлинную. Мне показалось, что они предлагали Каэтану деньги; в какой-то момент адвокат их сказал: мы видим все-таки цивилизованный способ решения этой ситуации… и значительно посмотрел на Каэтана, но Каэтан сказал: идите вы со своим решением, тошнит, блевать хочется. Они говорят: но еще две недели назад же все было нормально! А сейчас, говорит Каэтан, все ненормально. Словом, началась какая-то жизнь. Но мне все равно, знаешь ли, не по себе.