Нет бога, кроме Бога. Истоки, эволюция и будущее ислама

Возможно, причина столь пространных и противоречивых преданий кроется в том, что не было некоего выдающегося откровения, которое ознаменовало бы начало пророческого пути Мухаммада. Скорее это был ряд незначительных неописуемых явлений, которые достигли кульминации в последнем силовом столкновении с Божественным. Аиша, которая станет ближайшим и самым любимым соратником Пророка, утверждала, что первые знаки о пророческом пути проявились задолго до происшествия на горе Хира. Эти знаки являлись в форме видений, одолевали Мухаммада в его снах, и были они настолько тревожными, что заставляли его все чаще искать уединения. «Для него не было ничего лучше, чем быть одному», – вспоминала Аиша.

Тревожные видения Мухаммада сопровождались звуковыми ощущениями. Согласно Ибн Хишаму, когда Пророк остался один в «долинах Мекки», камни и деревья, мимо которых он проходил, говорили ему: «Мир тебе, о апостол Аллаха». Когда Мухаммад это слышал, он оборачивался и смотрел «направо, налево, позади себя и не видел ничего, кроме деревьев и камней». Эти звуковые и визуальные галлюцинации продолжались ровно до того момента, как он был призван Богом на горе Хира.

Очевидно, что никто, кроме самого Пророка, не может рассказать об опыте пророчества, но вполне уместно рассматривать достижение пророческого сознания как медленно развивающийся процесс. Требовал ли Иисус, чтобы небеса разверзлись и голубь опустился на его голову, подтверждая мессианский характер его пути? Или как быстро он понял, что был избран Богом для божественной миссии? Так ли внезапно, словно вспышка света, озарило просветление Сиддхартху, когда он сидел под деревом Бодхи, как о том рассказывает предание, или это просветление стало результатом непрерывно развивающегося убеждения об иллюзии реальности? Может быть, откровение сошло на Мухаммада «как рассвет», как о том гласят некоторые предания, а может, он постепенно постигал свое пророческое сознание через серию невыразимых сверхъестественных переживаний. Доподлинно это установить невозможно. Но несомненным кажется то, что Мухаммад, как и все другие пророки до него, не хотел быть связанным с Божьим призванием. Он был настолько подавлен тем, что ему довелось испытать, что первой его мыслью была мысль о самоубийстве.

В понимании Мухаммада только кахины, которых он презирал как достойных осуждения шарлатанов («Я не могу даже смотреть на них!» – однажды воскликнул он), получали послания с небес. Если то, что произошло с ним на горе Хира, означало, что он сам стал кахином и что соратники теперь будут рассматривать его в таком качестве, то лучше умереть.

«Никогда курайшиты не скажут мне об этом! – поклялся Мухаммад. – Я отправлюсь на вершину горы и сброшусь с нее, таким образом покончив с собой и обретя покой».

Мухаммад справедливо опасался сравнения с кахинами. Что невозможно не заметить в любом переводе тех первых строк откровения – это их изысканное поэтическое качество. Этот первый стих и другие, последовавшие за ним, были облечены в форму рифмованных двустиший, которые очень походили на экстатические высказывания кахинов. Это не было чем-то необычным: в конце концов, арабы привыкли слышать, как боги говорят поэтическими строками, что возвышало их язык к царству божественного. Но значительно позже, когда послания Мухаммада станут сталкиваться с интересами элиты Мекки, его враги ухватятся за сходства между изречениями оракулов-кахинов и Мухаммада, вопрошая с издевкой: «Разве мы в самом деле оставим богов наших из-за поэта одержимого?» (37:36).

Тот факт, что в Коране есть десятки стихов, опровергающих обвинение в том, что Мухаммад был кахином, показывает, насколько важен был этот вопрос для ранней мусульманской общины. По мере того как в регионе разрасталось движение сторонников Мухаммада, откровения постепенно становились все более прозаическими и в конечном итоге перестали напоминать пророческий стиль ранних стихов. Однако поначалу Мухаммад точно знал, что ему скажут, и сама мысль о том, что современники будут считать его кахином, была достаточным основанием, чтобы поставить его на грань между жизнью и смертью.

В конце концов Бог облегчил беспокойство Мухаммада, заверив его в собственном здравомыслии. Но можно с уверенностью сказать, что если бы не Хадиджа, Мухаммад мог бы воплотить свой план в реальность, и тогда история могла бы получить совершенно иное развитие.

«Через нее Бог облегчил бремя Своего Пророка, – пишет Ибн Хишам об удивительной Хадидже. – Пусть Бог Всемогущий помилует ее!»

По-прежнему напуганный и трясущийся от страха после произошедшего в пещере Мухаммад добрался домой, где буквально подполз к своей жене, плача: «Закутай меня! Оберни меня!»

Хадиджа немедленно накинула на него плащ и крепко прижала его к себе, не отпуская до тех пор, пока дрожь и судороги не прекратились. После этого Мухаммад разрыдался, пытаясь объяснить, что с ним произошло. «Хадиджа, – сказал он, – я думаю, что сошел с ума».