Нет голода неистовей

Эти мысли заставили ее нахмуриться. Эмма была рождена вампиром, что означало, она не могла лгать другим. Если у нее в голове появлялись лживые мысли, и она испытывала желание высказать их, то сразу же тяжело заболевала. Да, Эмма не могла врать другим, но зато была профи по части самообмана. Пара крошечных изменений? На самом деле в ее жизни преобладало чувство невероятного одиночества и страх перед своей сущностью, не покидающий ее ни на минуту.

Насколько Эмма знала, в мире не было никого, подобного ей. Но эта уникальность не позволяла ей найти свое место. И хотя тетки-валькирии любили ее, Эмма страдала от чувства настолько острого одиночества, что порой казалось, это меч день ото дня пронзает ее сердце.

И она подумала, если бы ей удалось разузнать что-то о ее родителях, выяснить, как они смогли быть вместе и подарить ей жизнь, то, быть может, она бы нашла других подобных себе. Возможно, тогда она наконец-то испытала бы чувство родства, связи с другим существом. И если бы она узнала больше о своей вампирской половине, то смогла бы преодолеть свой страх стать однажды такой же, как они.

Никто не должен ежедневно бояться того, что настанет день, и она превратиться в убийцу…

Внезапно в ванную комнату вошел ликан и распахнул дверь душевой кабинки. Если Эмма поверила, что Лаклейн, усвоив урок, решил дать ей возможность уединиться, то она, похоже, ошиблась. Испугавшись, она подпрыгнула и чуть не выронила из рук пузырек с кондиционером для волос, удержав его в последний момент на указательном пальце.

Она увидела, как сжались, а затем расслабились его кулаки, и все-таки выронила пузырек, который с глухим стуком, упал на пол.

Один удар… и перед ее глазами пронеслись образы разломанного на кусочки ночного столика и машины, которую он отбросил, словно смятый клочок бумаги. Куски мрамора, не превратившиеся в мелкую крошку, все еще усеивали пол душевой кабинки. Дура. Какой же все-таки дурой она была, когда думала, что он не станет причинять ей боли! Из всех тех вещей, которых ей следовало бояться, больше всего она страшилась боли. И теперь ликан в ярости сжимал кулаки. В ярости из-за нее.

Эмма быстро повернулась к нему боком и сжалась в углу, стараясь скрыть свое обнаженное тело. Из этого положения она смогла бы опуститься на пол и прижать колени к груди, защищаясь, если бы он вдруг захотел ее ударить.

Но ничего этого не потребовалось — выругавшись на каком-то иностранном языке, Лаклейн вышел из ванной.

Закончив принимать душ и вернувшись в комнату, она обнаружила, что практически все ее вещи исчезли. Возможно, он отнес их во взятую напрокат машину? Если да, то она готова поставить на то, что он бросил ноутбук под остальные ее вещи. Но в любом случае, — подумала Эмма, — это не имело значения, учитывая, что ей не удалось найти никакой информации о родителях, чтобы занести в этот самый ноутбук. Тот факт, что она отлично ориентировалась в Тулейнской исследовательской библиотеке, еще не означал, что в чужой стране она сможет взломать базы данных Ллора — ах да, и проделать все это в промежутке между закатом и рассветом.

Эта поездка так ничего ей и не принесла. Ну, кроме ее похищения, разумеется.

Хотя чему тут было удивляться?

Эмма устало вздохнула и медленно двинулась в сторону кровати, на которой лежали вещи, что он ей оставил. Разумеется, из всего нижнего белья, что она взяла с собой, он выбрал самое крошечное и прозрачное. Мысль о том, что он перебирал интимные предметы ее туалета, специально выбирая комплект для нее, заставила Эмму покраснеть в тысячный раз с момента их встречи. Она, должно быть, уже израсходовала галлон крови, краснея из-за него.

Лаклейн также остановил свой выбор на длинных брюках, кофточке с высоким воротником, свитере и жакете. Он что, хотел похоронить ее в одежде?

В этот момент он вновь появился в комнате, и Эмма в один прыжок оказалась на кровати, у самого изголовья. Даже с ее острым слухом она не услышала его приближения.

При виде этого стремительного движения, Лаклейн вопросительно приподнял брови.

— Так сильно боишься меня?

Эмма вцепилась в полотенце. Я даже собственной тени боюсь, что уж говорить о ликане-переростке! Но в его голосе не было злости или раздражения, и она набралась смелости, чтобы изучить его из-под полуопущенных ресниц. Сейчас его глаза были того теплого золотистого цвета, а сам он одет в новые вещи, которые делали его похожим на миллионера тридцати с лишним лет. Или, что более вероятно, на божественно сложенного мужчину-фотомодель, изображающего из себя миллионера.

Ублюдок был невероятно привлекательным мужчиной, и, очевидно, прекрасно это знал. Что вызывало раздражение.

— Ты дважды на меня нападал. У меня есть основания быть испуганной.

В Лаклейне вновь начала нарастать ярость.

— Это было до того, как я дал слово, что не причиню тебе вреда, — но затем, вроде бы справившись со своим характером, он сказал, — всё готово. Машина уже здесь, и я оплатил номер.