Нет имени тебе…

Ромыч показал мне баварскую керамическую пивную кружку с металлической крышечкой-шлемом, где держал деньги. Я брала оттуда только на транспорт, ничего лишнего. Как назвать это бессмысленное благоденствие? Кромешная скука, вот как. Ромыч – мистер Скука, а я – мисс Сука. Я презирала его за то, что он терпит меня, обожает, ублажает, смотрит преданным собачьим взглядом и готов снести от меня любую гадость. Он хотел меня познакомить с единственными родственниками – старыми теткой и дядькой, но я категорически отказалась от смотрин.

Я не люблю матерщину, а с Ромычем, который никогда не выражался, стала материться как сапожник. Интересно, что с матом он меня малость окоротил, и более того, это был единственный случай, когда у него проявилось чувство юмора. Должно быть, началось это случайно, а потом он понял, что таким образом может противостоять мне и защищаться от моих «нах», «пох» и тому подобного.

– Ты знаешь, что такое эвфемизмы? – спросил он однажды. – Это приличные синонимы неприличных слов. Можешь заменить свои непристойности пристойными словами?

– До какой степени они должны быть пристойными? Как тебе, к примеру, такое выражение: я тебя отфачу в задницу?

– Плохо.

– Трахнуть в попу! Годится? Или нужно еще эвфемистичнее?

– Подумай, пожалуйста, ведь для всего есть приличные слова.

– Сношала я тебя в сраное седалище! Можно – в благовонное седалище! – так приличнее? Что же тебе нравится? Обладала я тобой с заднего фасада! Так лучше?

У Ромыча я научилась разным научным латинским словам вроде фрикции, феляции и даже такому офигенному слову, как куннилингус. Где он почерпнул такой медицинско-улетный словарик, не знаю. Вряд ли у своих курсантов. Или просветился ради меня?

14

Для приработка Ромыч взял часы в каком-то институте. А я со скуки шлялась по разным квартирникам. Я и раньше на таких бывала. Есть вполне приличные. На одном, музыкально-поэтическом, играла знаменитая группа «Гуталин» и читал стихи какой-то известный питерский поэт, о котором говорили с придыханием, впрочем, имени его я так и не запомнила. У художников полная хрень с претензией, а сами они с большими амбициями. Была на квартирнике под лозунгом: «И терпентин на что-нибудь сгодится», где все мазались какой-то ваксой. Видела инсталляцию из кучи сухих коровьих говяшек, которую предлагалось поливать из красной детской леечки до такого состояния, чтобы посадить туда семена цветов и овощей. Из одной квартиры я еле вырвалась, там требовали с головой обмотаться скотчем. А один квартирник запомнился тем, что устроил его психиатр и там были картины психов.

Эти все, даже с коровьими говяшками, вполне приличные квартирники. Но были совсем другие квартиры и квартирники, о которых я даже вспоминать не хочу.

С Германом я познакомилась в одной действительно нехорошей квартире, где и пили, и курили, и кололись. Я пошла туда, потому что слышала, будто хозяина зовут Славик и он учился в Мухе. Все было так, только Славик оказался не тот, а за разговорами я там зависла. К тому времени у меня уже сто лет не было приступов астмы, и я забыла, что такое может случиться. А оно случилось, и я до сих пор не знаю, с чего бы вдруг. Я задыхалась, кто-то сказал, что нужно вызвать «скорую», но остальные встали на дыбы, боялись засветить квартиру. И тогда тот, кто хотел вызвать скорую, велел позвонить и назвать угол Пионерской, пусть туда приедут. Он выволок меня на улицу, и даже поехал со мной в больницу, хотя назывался случайным прохожим. Это и был Герман. Он же позвонил Ромычу, который тут же прискакал, а на другой день забрал меня из больницы.

Некоторое время я, как верная, жена дожидалась Ромыча с работы, а потом опять стала шляться и, бывало, являлась за полночь. Я не оправдывалась и не обещала, что это прекратится, я говорила: «Это моя жизнь, и ты мне не муж».

Следующий раз с Германом я встретилась на Пушкинской. Окна квартиры выходили как раз на пятачок круглого сквера, где стоял маленький памятник Пушкину. Обстановку и богатую библиотеку потихоньку разворовывали, царил полный бардак, но, несмотря на это, здесь все еще сохранялся особый петербургский дух, интеллигентный и антикварный. Раньше в этой квартире жили известный артист с женой артисткой, они умерли, и хозяином квартиры стал их сын Леня, безработный историк и алконавт. К нему заявлялась или даже обитала здесь медленно оседающая или уже достигшая дна богема. Мне были в кайф и разговоры, и рассказы, и песни под гитару и фоно. А Герман оказался одноклассником Лени. И там, на Пушкинской, он и сказал по поводу моего приступа при нашей первой встрече:

– А что ты удивляешься, аллергия может быть не только от запаха или пыли, а от человека, от холода, от славного города Петербурга и от собственной жизни. Не надо тебе ходить по таким квартирам.