Нет имени тебе…

Некоторые стоят с потерянным видом, с котомками, с узелочками в руках. Мужики с топорами и пилами. Кто они, чего здесь толкутся? Оказывается, сюда приходят те, кто ищет место, на работу нанимается. То есть – биржа труда. Большинство – из деревень. Вероятно, у меня такой ошарашенный вид, что Зинаида интересуется, неужели я раньше здесь не бывала?

Продают рубец, печенку, жареную рыбу. Парень пытается втридорога всучить кому-то незрелую вишню, а потом вдогонку орет:

– Вернитесь, уступаю!

– А какая ваша цена?

Монахини. Низко кланяются и гнусят:

– Смилуйтесь для обители святой по копеечке…

Под ногами крутятся совершенно обнаглевшие голуби, тоже кланяются, клюют рассыпанное там и здесь зерно. Страшный на вид мужик зычным голосом оповещает:

– Кусок щековины всего три копейки!

– Дорого, отдай за две! – просит старуха, замотанная платком.

Щековина – это щеки бычьих голов. Тут же варят в огромном котле похлебку из этой щековины и прочей требушины. Воняет варево тошнотворно. Под ногами вертятся собаки, ждут, не обломится ли чего. И здесь же, у канала, стоя под навесами, люди едят за засаленными столами из глиняных плошек деревянными ложками.

Наконец Зинаиде удается меня увести, но я не сожалею, потому что тут же переключаюсь на что-то новое. Сенную украшает роскошный собор (на месте нашего метро). Здесь такой же шурум-бурум, как на Никольском. Рядами стоят дюжие ломовики с возами сена. Кухарки с корзинами спешат на базар и с базара. Мы отмахиваемся от пирожников, калачников и прочих добрых молодцев в передниках, с тележками, с лотками на груди и корзинами на голове, полными кренделей, пирогов и бубликов. Эти тоже дерут горло, нахваливая свой товар.

Зинаиде наша прогулка совсем не нравится. Я стараюсь поменьше спрашивать, но с трудом сдерживаю напавшую на меня болтливость. Возбуждение мое усиливается вместе с открытием удивительной способности узнавать и называть вещи, с которыми я никогда не сталкивалась. Такое впечатление, будто подобные знания хранятся где-то в глубинных кладовых сознания и никогда не всплыли бы в другой обстановке. Это генетическая память! Говорю Зинаиде: «Тот мужик в армяке, который торгует дышлами…» Она не понимает, о ком я. Однако оказывается, мужик совсем не в армяке и торгует он совсем не дышлами, а шлеями…

От Сенной сворачиваем в переулок, но Зинаида тут же тянет меня назад. По переулку движется процессия, и я застываю на месте, не в силах оторваться от удивительного зрелища. Мне все ясно, хотя ничего подобного я даже представить не могла. Это каторжане. В серых куртках и шапках, гремят кандалами. А за ними на повозках жены и дети. Оказывается, здесь рядом пересыльная тюрьма, теперь этих людей ведут к вокзалу, чтобы доставить до Москвы, а оттуда пешком, по Владимирке, в Сибирь. Народ, особенно женщины, подают ссыльным милостыню, суют в повозки бабам и детишкам булки. А я вглядываюсь в заросшие щетиной лица, в глаза этих людей.

– Полагаю, и здесь вы впервые, – говорит Зинаида и смотрит на меня настороженно.

А потом мы идем по улочкам Достоевского, но ничего конкретного я не узнаю. Булыжная мостовая, дома в три-четыре и даже в пять этажей, темные подворотни, грязные дворы-колодцы. И что я высматриваю? Уютный домик с рыжим котом и с геранью в окнах? Так он остался в двадцать первом веке, если он здесь и существует, то выглядит иначе. Многие дома и перекрестки кажутся знакомыми. Где-то здесь дом Раскольникова, но я его не найду, ведь на нем нет мемориальной доски и чугунного рельефа с писателем, спускающимся по лестнице. На одном похожем перекрестке я пытаюсь поймать тот эффект, о котором говорила экскурсоводка: ощущение замкнутости, безвыходности, когда взгляд упирается в стены домов. Смотрю по сторонам и ловлю это ощущение на каждом перекрестке. Бермудский треугольник! Спрашиваю Зинаиду, где же эта Мещанская, а она и сама не знает, справляется у дворника. И вот мы у цели. Но Зинаида не может найти подворотню, возле которой меня подобрали, и мы бродим по улице вперед-назад.

– Похоже, вот эта, – наконец говорит она.

Во двор захожу в смятении. Мелькает мысль, что через миг могу очутиться дома, но, оказывается, я не совсем уверена, что хочу этого. Конечно, хочу, но экскурсия по старому Петербургу была слишком короткой, я ведь даже на Неву не вышла и на Невский! Однако во дворе, куда мы попали, не оказалось прохода в следующий или на другую улицу. Это был не тот двор, не та подворотня! И тут я испытала горестное разочарование и страх, что могу остаться здесь навсегда. Такие противоречивые чувства терзали меня.

– Неужели я ошиблась? – недоумевала Зинаида. – Быть не может! Или может?

– Со мной все возможно! – На меня напал припадок нервного смеха, а потом пришла в голову мысль, что, окажись этот двор тем самым, я попала бы к себе домой с Зинаидой! И что бы я делала с ней? И вторая отчаянная мысль: если существует эта волшебная подворотня, то люди ходили бы из века в век почем зря, туда-обратно, туда-обратно. Вряд ли я такая особенная, что для меня путь открыт, а для других закрыт. А ведь получается, что особенная!