Нет кузнечика в траве

Он не может отогнать воспоминание о том выражении, которое появляется на нем, когда она забывает себя контролировать. Должно быть, такое лицо у человека, который жарит картошку в горящем доме – странное сочетание деловитости и обреченности.

Ляхов слышал, что в семье у них неладно. Мать себя совсем запустила. Расползается, как тесто на опаре. Может, болеет?

И про Белкина ходят смутные слухи. Будто он занял у старшего Грицевца под бешеный процент, а чем собирается отдавать, неизвестно. Митька Грицевец – из бандюков. Шушера злобная, хоть и мелкая. Напрасно Белкин с ним связался.

Говорят, видак какой-то дорогущий в дом притаранил… И пьет, конечно. Такие, как Белкин, от больших денег дуреют. Ему кажется, раз деньги один раз выбрали его себе в хозяева, они больше никуда не денутся. Будто это не бумажки, которые одним порывом ветра уносит – пых – и нету! – а несмываемая печать.

Нет, Коля, думает Ляхов. Ты, конечно, мужик свирепый, и побаиваются тебя не зря. Но против Митьки кишка у тебя тонка.

Девочка в коричневом платье заворачивает за угол дома. Невидимая сила вдруг толкает Ляхова в плечо: догони ее! догони!

Но сам смущенный этим порывом, он бормочет, словно оправдываясь: «Ну, догоню, и что? Удочерю я ее? Или, может, мамку ее к себе заберу? Нет? Вот и не рыпайся, старый дурень. Догонит он… Ишь».

Алексей Иванович решительно поворачивает к дому, забыв, что шел на почту. «Все в порядке будет у нее. Потерпит немного, а там и замуж выскочит».

Тоскливая, невесть откуда взявшаяся убежденность, что у Оли Белкиной ничего не будет в порядке, не оставляет его до самого порога. Но дома жена встречает Ляхова словами, что она уезжает из Русмы навсегда, и Алексей Иванович сразу же забывает обо всем, что касается дочери Николая.

– Чаю хочешь?

– Кофе хочу, – признается Оля. – Можно?

– Легко!

Марина засучивает рукава водолазки и приступает к колдовству над газовой конфоркой.

– Тебе не жарко? – Оля с удовольствием стащила бы с себя колючее платье, свернула в ком и зашвырнула подальше, чтобы не вспоминать до сентября. – Теплынь же!

– Хочешь, переоденься. Чистые майки лежат… – Марина задумывается. – Эх, нема у меня чистого, Бумбарашка. Стирку затеяла, а пока ношу что придется.

– Помочь тебе стирать?

Марина смеется и машет рукой: не выдумывай!

Потом они пьют кофе, макают в него зачерствевшее печенье и скорее откусывают, пока крошки не осыпались в чашку.

Оле тепло, уютно и беззаботно. Оле хорошо, как бродяге, которого пустили погреться у чужого огня. У нее в руках чашка из тоненького фарфора с радужной, точно морская раковина, изнанкой. Марина называет ее – «мое питерское наследство».

– Почему ты вышла замуж за Виктора?

Оля задает свой вопрос беззаботно, между двумя глотками остывающего кофе. И даже ногами начинает болтать, подражая малышне, чтобы Марина списала ее интерес на детское любопытство.

Но ей и в самом деле странно, как такие разные люди оказались вместе.

Про Марину говорят – «непутевая» и «безалаберная». Если бы спросили Олю, она бы сказала, что Марина ничего не принимает всерьез. Может, это и есть безалаберность?

Виктор – совсем другой. Он словно голем, ожившая глиняная фигура, о которых Оля читала в восточных сказках. При встрече всегда смеется, но девочке кажется, это для того, чтобы лучше притвориться человеком. Чтобы никто его не раскусил.

Быть может, узнай она получше этого длиннорукого мужчину с землистой кожей, он перестал бы казаться ей таким странным. Но с ним толком не поговоришь. Марина пользуется возвращением мужа, чтобы затеять игру с побегом из тюрьмы, поэтому Оля видит его редко.

Чем дольше они играют, тем чаще ей кажется, что ее взрослая подруга и сама с радостью выпрыгнула бы с ней в окно. Вот только печенья сверху ей никто не бросит.

Раньше, до гибели Мани, Виктор каждую неделю захаживал к Шаргуновым: посмотреть, как он выражался, на трех дур. Оле непонятно, как можно устраивать себе цирк из живых людей. Но в остальном он вроде бы ничего: работящий, незлой, а что шутит по-идиотски, так у всех разное чувство юмора.

Притворяться несмышленым ребенком у Оли получается плохо. Марина, разгадавшая ее маневр, усмехается, пожимает плечами:

– Беременная была…

От неожиданности Оля чуть не роняет чашку. У ее подруги были дети?

– Не доносила, – отвечает та на невысказанный вопрос. – Мы с Витей расписались, а потом у меня случился выкидыш. Упала на гололеде. После больницы Витя привез меня в Русму, чтобы я восстанавливалась. Он же здесь вырос. Очень долго меня не оставляло ощущение, будто я промороженная насквозь. – Оля понимающе кивает. – Но время лечит, это действительно так. Я оттаяла, пришла в себя. Хотела вернуться в Петербург, но Витя отговаривал. – Она артистично копирует тягучий басок мужа: – «Давай детей здесь родим, дорастим хотя бы до школы, а там и переедем. Здесь воздух свежий, продукты натуральные, люди добрые! Всех, считай, знаем!»

Она замолкает и окунает печенье в кофе.