Нет меня без тебя. Сборник рассказов

Молодой, едва ли девятнадцатилетний, казалось, пышущий розовым маслом. В этом году множество юношей было переведено из другой церкви, места в которой заняты. Они уже были чему-то обучены, но всё же никто из них так и не смог постичь того, что смог я. Джеймс оставил на столике у входа в мои комнаты книги и присел рядом, смиренно держа руки на коленях. Его глаза прикрыты, смоляные ресницы робко дрожали. На плече мирно лежал конец хвоста, туго собранного на затылке. Ноги закрыты ученическим одеянием и трусливо скрещены. Я накрыл на стол, вежливо приглашая к ночному чаепитию. Он поблагодарил и сел напротив меня, сложив ладони вместе. В этот момент юноша казался таким просветленным, таким одухотворенным, его губы шептали благодарение Господу, пальцы были соединены как у прекрасной скульптуры величайшего художника. Горький чай защекотал в глотке, кусок сахара не скрасил напиток. Джеймс взял постное печенье, оставшееся от недавнего праздника, отломил и длинными пальцами отправил его в рот. Бледные скулы танцевали плавно и сдержанно. Агатовые глаза блестели далекими звездами и, шепча, звали к Нему. Охлажденные ветерком щеки загорелись, подожженные адским огнем. Сердце клокотало от великой радости и упоения найденной мечтой, сосредоточенной в этом прекрасном юноше. Чай боле не мог проходить через меня, я отрешенно отодвинул чашку. Сомкнув руки, я продолжал смотреть на Джеймса, прикасающегося к краю расписанной керамики. Он прекратил пить и спросил, всё ли со мной в порядке. Ощущая гадкую каплю, бегущую по виску, я ответил, что вполне замечательно чувствую себя. Звездноокий эфеб поблагодарил меня за скромную еду и питье, поднялся.

Захлопнув деревянную решетчатую дверь, я ступил в центр. Дотронувшись до нежной кожи, я потерял рассудок. Будто тысячи восхитительных вин, будто миллионы сладкоголосых хоров, будто миллиарды дурманящих роз, сердце в груди взорвалось, пламенное, жаждущее великой любви, бесконечное. Весь мир, все небо и подземелье слились для меня в одной точке, и в цветущем, одном единственном лице я увидел Бога. Бога таковым, какой Он есть. Обнажая это юное, святое, божественное существо, я вдыхал райский запах, целуя розовые губы, выпивал ангельский напиток, сводящий с ума. Я держал Его за руку и жарко молился, я припадал к Его ступням и обмывал их слезами счастья, я прижимал Его к себе и пытался навечно сохранить в сердце. Глубоко верующий, глубоко чувствующий, я проникал, проникал в сокрытые и недоступные места. Темные локоны расплескались по подушке, закрывая Его щеки, рдеющие от каждого моего движения. Касается так легко, так нежно, словно Его не существует вовсе, но Он здесь, и Он испытывает то же, что и я. Любовь. Великую и нескончаемую любовь ко всему, что есть на этой земле. И начинается эта любовь с Его горячего выдоха, жалящего мою кожу. И расцветает эта любовь с моего прорастания внутри Него. И уходит эта любовь во внешний мир с нашего священного блаженства, сладостных стонов, всеподчиняющих касаний, смятых простынь.

Полное, абсолютное, совершенное соединение с Богом таинственно свершалось в моей маленькой спальне, где я столько просил, столько страдал, столько обращался к Его великому вниманию. А мне лишь стоило найти Бога наяву. Найти и слиться с ним воедино.

Папочный монстр

Двенадцатый этаж. И это не предел. Если посчитать, сколько километров я намотал вверх-вниз за всё время работы в этом месте, это бы ровнялось расстоянию от Земли до Юпитера. К сожалению, работаю я не космонавтом.

Серые двери с постоянно надоедливым звуком открылись. Серый пол, отражающий всё, что находится на нем. Серые стены, на которых висят черно-белые фотографии знаменитейших творцов. Серые папки различных размеров безмолвно стоят на пыльных полках. В выходные дни офис становится пепельным царством, царством умершего всего. И я, как вечный его охранник, пробираюсь сюда и брожу в поисках неясно чего.

Кабинет не заперт. Вещи на своих местах, как я их и оставлял. Бросил сумку на кресло для гостей. Кожа скрипнула о кожу. Офисный стул устало опустился, встретив вес моего тела. Ноутбук с его хлопающими клавишами и несколько приветственных слов стандартного шрифта, зажегшихся на экране, едва не вызвали во мне рвоту. И почему я не могу провести эти дни со своей семьей, с веселыми детишками, с соседями-дураками, с престарелыми родителями? Наверное, потому что у меня никого нет. Тот же глухой стук плетущейся часовой стрелки доносится до моего уха. Глаза встречают знакомые до ненависти таблицы и своды расходов. Остается только вздыхать.