Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ну, прежде всего спасибо тебе за то, что ты доверился мне и дал прочитать свой роман. Ничего я честнее, мужественней и талантливей не читал в нашей литературе о нашей горемычной деревне. Даже такие книги, как «Пряслины», «На Иртыше» и «Комиссия» Залыгина всё-таки написаны «деревенскими гостями». Только через себя пропустивши нашу деревню, со всем её говном, святостью, свинством и величием, возможно было написать о ней так глубоко, с таким проникновенным страданием, как это сделал ты. Всё же твоё преимущество в возрасте сказалось — несколько лет работы на земле, истинной, взрослой, заменяют всю память и интуицию, какая, например, дадена мне. Добро ещё, что я не взялся писать о деревне к ряду, а написал лишь то, что выхватила память. Думаю, возраста не хватает и беловским «Канунам» — совершенно схожим с твоею книгой по материалу, времени и героям.

У меня к этой твоей книге хорошее чувство и отношение. После прочтения твоего романа незрелость «Канунов» сделалась совершенно очевидной. Тем подлее на фоне этой и особенно твоей то действо, какое сотворил Шолохов в «Поднятой целине» или Можаев в «Мужиках и бабах» (первая книга). Из такой-то сложности, из горя горького и тревожного времени они состряпали оперетку на деревенскую тему, которую Можаев, к примеру, знает по цэдээловскому трёпу и редким наездам к матери на чёрной «Волге» в качестве писателя-гостя. А Шолохов так испугался самого себя после «Тихого Дона», что пустился в разнопляс с самим собою. Он — самая трагичная фигура в нашей завшивленной литературе. Эдак-то и я её знаю, деревню-матушку. Эдак-то и мне народ жалко. Тут жалости мало, тут ум и знания требуются да ещё трезвая голова.

Нашим в «Нашем современнике» я выскажу своё мнение, и особый разговор у меня будет с моим другом, Евгением Ивановичем Носовым. Он подло отнёсся к твоему роману, он с точки зрения функционера рассуждал о книге, которая ранит, не может не ранить всякого порядочного человека, если он истинно русский. Наверное, после этого разговора я потеряю друга, но мне уже не привыкать терять в литературе друзей.

Самая горькая потеря была — Владимир Черненко (Пермь), который блестяще начинал и плачевно кончил свой в литературе путь оттого, что много пил, полюбил быть начальником над писателями и отсюда неизбежно — закриводушничал. А он так много сделал для меня, особенно в начале моего пути. Но что делать? У меня оставались два пути: или сказать ему всё, что я о нём думаю, и расстаться, или самому начинать пить беспробудно и опускаться до написания рассказиков о сладеньких товарищах-коммунистах, несгибаемых ни в труде, ни в бою.

С тобой разговор у нас будет длинный, поэтому с письмом я закругляюсь. А тебя прошу приехать числу к десятому января. Примерно в это же время из Москвы должны приехать показывать картину по «Перевалу» режиссёр и оператор, а днём позже приедет с концертом наша заочная знакомая Виктория Иванова. И мы послушаем в её исполнении много прекрасных романсов, в том числе и мой любимый романс: «Вам не понять моей печали». И иконы посмотришь, город оглядишь. Соберись на несколько дней.

Я не знаю, как складываются твои дела в «Москве». Знаю одно: Алексеев не менее лукав, чем Викулов, и я думаю, согласится печатать роман в пику Викулову. Но при этом потребует такой правки, что ты за голову схватишься и откажешься сам. Сам! — понял ты меня?! Так у меня было с «Пастушкой». Я сам отказался, и сам виноват остался. Никто меня не ругал, за грудки не брал — всё ласково, ласково...

Так что будь к этому готов. И ещё, как мне кажется, готов будь писать продолжение, вторую книгу, к которой у тебя уже есть блестящее название: «Ошибись, милуя». Материал твой реализован только наполовину, Ты только взял разгон. Никто уже не напишет так о начале коллективизации, как ты. А в том, что роман будет напечатан со временем, я совершенно не сомневаюсь. С твоего позволения рукопись прочтёт и моя Марья Семёновна.

Будь здоров! И тебя, и близких поздравляю с Новым годом!

Передай привет Вале Сорокину.

Обнимаю, Виктор

1978 год

10 января 1978 г.

(В.Г.Летову)

Дорогой Вадим!

Письмо твоё пришло 9 января, а ты писал его 25 декабря. Вот так писать под новый год! Пришло оно одновременно с письмом из Сибири, в котором меня известили, что мой любимый братишка, с которым я выводился когда-то, заболел раком, уже разрезан, зашит, и дело времени решать его срок жизни.

Днями я лечу в Сибирь, где и бабушка находится также в предсмертном состоянии. Родни и друзей у меня много, и всех их мне, видно, не перехоронить. Когда-то от горя и страданий я умру тоже, и, наверное, сделаю это с облегчением. Так что-то устал, так состарился душевно...