Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Целую тебя и всех! Твой — Виктор Петрович

23 октября 1994 г.

Овсянка

(В.Болохову)

Владимир!

Из тысячи юбилейных поздравлений, писем и телеграмм единственный, кто требует ответ, — Болохов.

Я не читаю рукописей в «Н. мире», тем более поэтических, и существует моя фамилия там только для поддержки моего старого и старшего друга — Сергея Залыгина. Всей поэтической продукцией журнала распоряжается Олег Чухонцев. Зная его вкус и деловитость, думаю, что поэма Ваша, будь она гениальна, как полагаете, давно была бы напечатана, если не в «Н. мире», то в каком-либо мировом журнале, скажем, в Париже или Нью-Йорке.

Привычка указывать человеку, с кем ему водиться, где и что печатать, что есть, что говорить. — чисто коммунистическая и рабская. Свободный человек сам собой распоряжается и никого не спрашивает о своём поведении, и нет над ним гражданина начальника.

Вашу проповедь и отповедь я получил в момент, когда жена моя, М. С, лежала в тяжелейшем состоянии в больнице, я, вдвоём с неразумной ещё внучкой, тянул дом и писал повесть, но Вы болеете неизлечимой болезнью — гениеманией, и нет Вам дела до чужих бед и забот. Я за свой литературный век перевидал гениев целые тучи, не одного уже посылал на х... надо бы и Вас послать туда же, да жалко, злоба и без того дотачивает Ваш изъеденный лагерной молью, истощалый и больной организм. Можете выступать где угодно и как угодно, мне на это насрать, а письмом Вашим я иду растопить печку, ибо недостойно оно того, чтобы хранилось в моём архиве.

Окстись, неразумный! В. Астафьев

3 ноября 1994 г.

Красноярск

(М.С.Литвякову)

Дорогой Миша!

Ну и наделал ты делов! Подарил мне такую ручку, что сама пишет, даже и думать не надо, а только в пальцах ее держать. Ну как такой струмент может простаивать? Вот я его и пустил в дело и написал новую повесть «Не надо крови», аж в двести с лишним страниц. Началось все с того, что ушла М. С, не выдержав юбилейного и других напряжений. Была в больнице, мы с Полей хозяевали вдвоём. И как всегда, когда М. С. болеет. Господь меня бросил за стол. Хотел легко отделаться, написать маленькую повесть, но разошёлся, раздухарился, и когда М. С. вышла из больницы и отпустила меня в деревню, я там уже на пределе всех последних СИЛ и дописал черновик.

Осень, как при вас ещё шла, так и продолжалась почти до ноября, что способствовало моей работе. Сухо, солнечно было. Лишь днями начались холода, снег пошёл вместе с дождём, и я переехал в город. М. С. уже топчется. Витьку ещё не отпустили. Находился он в госпитале, не пишет, не звонит, так неизвестно чего там с ним. Полька уже за неделю чувствует себя на каникулах, слоняется из угла в угол, маленько бабушке помогает. Словом, жизнь идет и время движется всё туда же. Зима впереди большая. Отдохнуть мне не удалось, и как я её переживу, зиму-то, не знаю. Уехал бы куда-нибудь в санаторий, да боюсь оставлять М. С. одну, Уж, может, Витька вернётся, тогда поучится.

Начали печатать роман в «Новом мире», искромсана книга сокращениями, читать тяжело, порой уж непонятно, что к чему. За третью книгу примусь нескоро. Буду доделывать повесть, может, доделаю пару давно написанных рассказов, но сперва высплюсь, пока не получается.

Хорошо, что вас всё же приносило, выпала нечаянная неделя общения с природой и маленького отдыха, а то б так дома и прокисал. Таймешка-то, помнишь, как изловил на чудесной речке Кий? А хариус и ленок снова не дали тунку зайти на икромёт в Кий. Второй раз подряд хорошая осень обернулась бедствием для чудесной маленькой рыбки.

Ну, поклон вам всем. Обнимаем я и М. С. Твой Виктор Астафьев

7 ноября 1994 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Во время юбилея подарил мне один тип, мой старый добрый приятель Миша Литвяков из Петербурга, ручку, и я возьми и опробуй её, а ручка такая оказалась, что сама пишет, даже и думать не надобно. Ну куда тут графоману деваться? Тем более что М. С. дошла до ручки, залегла в больницу, а как она угадывает в больницу, меня бросает какая-то спасительная сила, скорей всего, Господня, за стол. Так уже было, когда она умирала в пермской больнице от энцефалита, а я лихорадочно писал рассказ «Ясным ли днём» (с которого и началась твоя любовь ко мне). В другое время, в другой обстановке детки-подростки, не понимая беды, на нас надвинувшейся, как с цепи сорвались, и мне бы их смертно бить, а я их изображал на бумаге с явной симпатией. Они, поузнавав и отгадав себя на бумаге, возликовали и ненадолго задумались, а я тем временем цап Марью свою, да в лес, в Быковку, где она и оклемалась, слава богу, однако ж и из полуживой М. С. они, детки, довольно попили уже шибко подпорченной клещом крови, да и я тоже.