Подряд два одинаковых от тебя письма пришло, одно, видимо, Лизой подписано, другое тобой. Всё правильно. Я отсюда, из глухой провинции, живя ныне в отрыве от всех и от всего, мало чем могу тебе помочь. Бейся с журналами сам, как и я бился когда-то, и не сразу, но всё же пробивал их, что ты можешь узнать из моих комментариев к собранию сочинений. Однако разговаривал я тут со старой своей редакторшей, давно уж работающей в журнале «Знамя» зав. отделом прозы, и заикнулся насчёт твоего романа. Она сказала: «Пусть присылает», а это значит, что рукопись не попадёт в самотёк.
А что сорвался и запил, это дело хозяйское, но если по-мужицки рассуждать, то и ни к чему бы, уже не маленький, чтоб в непотребном виде две недели на бабе виснуть и хворать. А точнее, куражи наводить, роже-то потом совестно, куда её отворачивать-то? Меня в былые дни удалые более чем на двое суток не хватало, контужен, и то, бывало, от Марьи Семёновны не знал, куда морду деть, готов был сквозь землю провалиться.
И вообще ребятки, в основном, подивили меня в этот раз. На прошлых чтениях тоже гуляли, да не так же уж по-чёрному, а тут мои подшефные Березовский, Пчёлкин и полдюжины с ними не в состоянии были из номера гостиницы вылезть. Спрашивается, зачем приезжали? Можно ведь и дома хорошо напиться. На Мишу Кураева не равняйся – в него входит три литра, и от этого у него только нос ещё более картошкой делается и голос громчеет. Он родился и взрос в наиблагополучнейшей семье, с детства кормили пряниками, и 30 лет служил на «Ленфильме» редактором, где прошёл сильный практикум по употреблению спиртного.
Думай и складывай книжку, добывай денег на её издание, скулить некогда будет, пить тем более. А я через пару дней уезжаю в санаторий «Загорье», что в двухстах верстах от Красноярска, вернусь в конце ноября, если дома всё будет нормально. И тоже буду составлять и издавать новую книгу, написал за лето рассказов и «затесей» на целую книгу.[270]
Вот пока и всё. В тундру писателей не зови, народ канительный, ещё замёрзнет который, тебе переживанье лишнее будет. Оно, конечно, их многовато развелось, писателей-то, а всё же…
Обнимаю тебя. Кланяюсь. Виктор Петрович
Дорогой Феликс!
Я немножко подзадержался с ответом, ибо та женщина, что набирает мои каракули на компьютере, была шибко занята и не могла перепечатать то, что я написал к юбилею альманаха, давно и преданно мною любимого. Когда-то, ещё в городе Чусовом, я страшно завидовал нашему сотруднику в газете, хорошему охотнику, напечатавшемуся в «Охотничьих просторах», и всё мечтал сам там побывать. Уж и не помню, когда моя мечта осуществилась.
Я последние дни досиживаю в деревне, как в городе включат отопление, переберусь поближе к отопительным батареям. В лесу нынче снова не побывать, совсем плохо ходят ноги. Диабет сраный доканчивает меня, хуже стало со зрением, слухом, но главное, ноги плохо и на малое расстояние ходят.
Я написал-то многовато для юбилейного номера, вы уж выберите, что и сколько нужно. Ладно?
Поклон всем охотникам из альманаха, хоть большинство из них давно зачехлили, как и я, ружья.
Я когда-то, прочитав книжку Булгакова «В Вожегу и обратно», написал ему большое, проникновенное, как мне казалось, письмо, но писал из санатория «Загорье», где всё придурочное и почта тоже, и чувствует моё сердце, что письмо моё до адресата не дошло. Ты уж ему скажи от меня комплименты. Книжка мне очень понравилась, и вообще, он мужик душевный, а такие не могут ничего плохого написать.
Значит, ты осел дома и в огороде, как и я. А как же твои собаки, лайки, или, как в Париже, декоративные стали? У Алена Делона, курвы такой, в доме лайки. Это мы куда идём, куда заворачиваем? Один пинжак на троих – в нём и запинжачиваем.
Обнимаю тебя. Поклон твоим домашним. Твой В. Астафьев
Дорогая Ася!
Ну, прежде всего тебя, Мишу, всех твоих деток, больших и малых, поздравляю с Новым годом, прежде всего желаю, чтобы никто не болел и не кашлял. И ты чтоб могла приехать на четвёртые наши чтения, осталось-то всего ничего, каких-то года полтора.