Нет плохих вестей из Сиккима

– Какая разница? – Она внимательно осмотрела на меня: – Прошлой ночью я сказала вам, что мы больше не встретимся. Видите... не получилось...

И вежливо улыбнулась:

– Я Кора.

Отступление

Апрель 1939: Золотой фазан

(листы, выдранные из тетради)

* * *

Сегодня, милая Альвина...

Майор Каганов не торопил события.

Он ждал телефонного звонка. Умение ждать – чувство профессиональное.

Ненавижу философов! Майор молча смотрел на профессора Одинца-Левкина. Говорят, раньше он носил семь длинных волос под шапочкой и каждый месяц менял кольцо на указательном пальце. Ну да, астральное влияние. Он и на вопрос о социальном происхождении ответил, что «происходит от Адама». На изможденно-наглом лице огромные жемчужные пустые глаза. Похожи, как две склянки эфира. К черту философов! Они только объясняют мир, а мы хотим его изменить.

Ах, Рио-Рита! Кирпичные стены, мутные стекла, такие толстые, что решетки на окна можно не ставить. Не должны решетки смущать прохожих. А музыке не укажешь, она пробьется сквозь любые стены.

Позвонить могут в любой момент.

Зачем жалеть время, если оно в любой момент может кончиться?

Майор Каганов душно, всей шкурой, чувствовал, как время обтекает его.

Время, как кровь. Оно уходит – с ним уходит жизнь. Чем скорей позвонят, тем проще будет принять решение. Профессору Одинцу-Левкину в голову не приходит, как сильно его жизнь зависит сейчас от короткого телефонного звонка. Даже не стоит начинать игру с археометром. Заманчиво, но не стоит. Четкий круг вписан в пересекающиеся треугольники. Двенадцать окрашенных в разные цвета вершин образовывают еще один круг. Планетарные символы, музыкальные ноты, еще один круг, разбитый на двенадцать секторов по числу зодиакальных домов, обозначенных отдельными цветными щитами. Причудливые буквы ваттанского алфавита, а рядом буквенные эквиваленты на ассирийском, халдейском, самаритянском, латинском языках. Наверное, профессор ответил бы на вопросы, касающиеся будущего, но, наверное, это выглядело бы как слабость – спрашивать о своем будущем. Не стоит перегружать сознание, посчитал майор. Поскользнуться легче всего на пустяке, на арбузной корке, на выброшенных во двор картофельных очистках. Отправлюсь ли я в каменистую пустыню или поставят меня к стенке – как ни странно, ответы на это зависят сейчас исключительно от телефонного звонка. В принципе, нашим юристам стоило бы обдумать статью, не оставляющую никаких лазеек врагам народа. Социализм будет построен наперекор любому давлению, и все же... Пятьдесят восьмая – статья достаточно емкая, она поддерживается многими другими серьезными статьями, и все же не охватывает всего многообразия вражеских уловок. (Майор с интересом следил за профессором.) В исключительно необходимых случаях виновным следует, скажем, считать любого, кто хотя бы раз в жизни держал в руках сумму, превышающую некую, заранее указанную законом. Возраст и пол не должны иметь значения. Окончательный итог важнее любых ошибок. Возникнут проблемы у лиц, постоянно имеющих дело с большими суммами? Конечно. Но решение напрашивается. Кассиров можно объявить спецами, защищенными законом, их можно одеть в специальную форму, поставить под постоянный контроль, обязать их ежедневно отчитываться перед коллективом. Будущее всегда за коллективом. Это однозначно.

Мы будем есть паштет из дичи и пить французское клико.

Да, так! Мы – спасительно во всех вариантах. Это следует донести до каждого. Ученый профессор, колеблющийся, но ищущий опору в умном и дружелюбном сотруднике НКВД, – разве не к этому мы должны стремиться? Живой организм здоров и весел, когда охотно откликается на команду «смирно». В этом смысле профессор Одинец-Левкин – соцвред. Нужно подержать его в боксе, пусть подышит гнилой пылью, мертвой тишиной. Он привык к ветрам и к простору пустынь, гор, степей – пусть вдохнет ужас замкнутого пространства. Из бокса подследственных его приведут в кабинет.

«Раздевайтесь!»

«Совсем раздеться?»

Они всегда так спрашивают.

Удивительно, они всегда так спрашивают.

Сержант Дронов только пожимает плечами: конечно, совсем, таков закон.

Два надзирателя передают сержанту вещи подследственного. Сержант просматривает каждый шов, каждую пуговицу, кромсает ножом наборные каблуки хромовых сапог. Может, в них спрятаны яды, шифры, инструкции иностранных разведок. Почему нет? Сержант Дронов аккуратно срывает с ремня внутреннюю кожаную прокладку, наконец, приказывает снабдить подследственного старыми кирзовыми опорками и списанным обмундированием, от которого тошнотворно несет хлоркой. Все большого размера. Но это обдуманно. Пусть ноги соцвреда утонут в искоробленных опорках, а драная гимнастерка повиснет на плечах, как плащ-палатка. Пусть руки будут заняты не в меру длинными брюками. На интеллигентных людей такое действует сильно.

Майор молча смотрел на профессора Одинца-Левкина.