Нет плохих вестей из Сиккима

Кора? Наверное, я так и сойду с ума среди разных миров, умудряясь каждый раз промахиваться мимо единственно нужного.

Как это она – Кора? А та мрачная девушка, вызвавшая меня из «Кобры» и водившая по ночному городу? Неужели время никогда не прерывается, неужели мы вечно скользим по нему, не имея возможности ни остановиться, ни вернуться назад?

Я вспомнил, кто я.

Вспомнил, чем занимался.

Вспомнил, куда и зачем летел и почему меня провожали Коля и Ларионыч.

Впрочем, Конкордия Аристарховна по-прежнему смотрела на меня с горечью. Если она правда была Корой... а почему нет?.. что могло этому помешать?.. теперь, когда все объяснилось... Острое презрение Коры выродилось в горечь Конкордии Аристарховны... Но она по-прежнему хотела знать, чем закончится мой недописанный роман.

«Кому сейчас это интересно?»

Костенурка (мысленно, как я) ответила:

«А вы не задумывайтесь. Вы просто допишите».

И добавила странно: «Вы отпустите их? Они уйдут?»

Так спрашивала Кора, глядя на облако плотвы, дымящейся в смутных глубинах кафе: «Вы их отпустите?» А мясной праздник содрогался на крошечной эстраде. Ночи, ночи, темны ночи, не боюсь ночей я темных!

Теперь я знал, что никогда не увижу Кору.

Бог правды Шамаш в древней Ассирии носил галифе и обмотки. У нас боги одевались так же. Каждый говорил свою правду, и Конкордия Аристарховна прекрасно знала цену правды каждого, потому и смотрела на меня с такой горечью. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.

Я знал, о чем Конкордия Аристаховна хочет спросить.

Мое внутреннее состояние интересовало ее меньше всего. Она вернула мне память – сразу, всю. Этого достаточно. Хватит с меня. Больше она не собиралась торговаться. Да и Кора говорила о торге только потому, что отчаянно боялась будущего. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом. То, что это и мой город, Кора принимать во внимание не хотела.

Жили у старой женщины две рыбы фугу.
Одна белая, другая серая —
две веселых рыбы.

Расслаивающееся время.

Крутящееся, засасывающее пространство.

Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

Вот все и встало на свои места, подумал я. Вопрос повторен.

Но Конкордия Аристарховна укоризненно покачивала красивой головой. Она мне не верила. Не в том смысле, что я ее обману, нет. Она не верила, что я действительно могу что-то сделать. Даже сейчас. У меня голова разламывалась от этого. Кора и костенурка... Кора и Конкордия Аристарховна... Кора и доисторическая леди... Lucy in the sky with diamonds и Рио-Рита...

Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

Я никак не мог отвязаться от видений ночного города.

Свет в окне третьего этажа. «У меня был брат». Аргентины далекой привет.

Куда можно уйти, выбравшись из окна следственного кабинета? Ну да, на Алтай, в Ойротию. Это известно. Если, конечно, выберешься из города. Если сядешь в поезд. Если тебя не остановят на первом же углу. Майор, профессор, Лиса, кочегар с дипломом Сорбонны, и десятки, сотни других людей – всех их вызвал к жизни я. И отцом, и матерью всех их был я. Ну да, Алтай до войны называли Ойротией. Выбравшись из окна, профессор Одинец-Левкин мог миновать парк. Опорки он скинул, а штаны... Да ладно... В темноте вряд ли кто обратил внимание на его странный прикид. Профессор Одинец-Левкин не пошел домой, это я знал (теперь знал); он не пошел к любимым ученикам – уроки майора Каганова пошли ему на пользу. Нет плохих вестей из Сиккима.

А Лиса?

А сержант Дронов?

А те, пляшущие в кофейне?

Каждый требовал участия. Все взывали к Создателю.

Но я думал о Коре. Я думал только о ней. Плевать на миры. Не так часто пишешь героиню, в которой совпадают все женщины, которых ты знал. Я смотрел на Конкордию Аристарховну, полный самых смутных сомнений, а одновременно (в моей памяти, конечно) Ларионыч (там, в Питере, пять лет назад), как трансформатор под напряжением, гудел о судьбе как о некоем латентном свойстве природы, а Коля мрачно уверял, что вообще-то судьба – большая глупость.

Конкордия Аристарховна смотрела на меня с горечью.

Она тоже видела тот непоздний питерский вечер – пять лет назад.

Все еще споря, мы (Коля, Ларионыч и я) брели к Летнему саду, в котором раньше, много раньше, может, лет пятнадцать, а то и двадцать назад, на деревянной скамье, выкрашенной в зеленое, перед молчаливым и добродушным дедушкой Крыловым и его многочисленной животной свитой я целовался с девушкой, которая тоже была Корой.

Они все были Корой.

Кого бы я ни встречал, все были Корой.

Даже строгий капитан милиции Женя Кутасова.