Нет повести печальнее на свете...

Капулетти подумал, что подобное наверняка уже случилось и что Марта лукавила в жизни добрую тысячу раз, притом далеко не всегда ради святого долга.

— Мне это не нравится, — осмелился сказать Пер.

— Ты же грозился отдать за Улу всю свою кровь.

— Это разные вещи.

— Ну, хорошо, все вы хотите быть чистенькими, так я возьму грех на себя. Бог мне простит, — она перекрестилась, — он понимает материнское сердце.

— Простите, синьора, вы знаете, как я привязан к зашей семье, но честь не позволяет мне участвовать в таком деле. — Сделав это заявление, Пер почувствовал, как возвышается в собственных глазах. Эх, если б Ула могла сейчас его слышать!

— И мне тоже, мать, — неожиданно присоединился к другу Тибор.

Капулетти тоже хотел сослаться на честь, но Марта метнула в него предупредительный взгляд такой силы, что он стушевался.

— Пусть мальчики останутся в стороне, — сказала она примирительно. — Для изобличения преступника в арбитраже достаточно и прислуги.

На том семейный совет закончился, и через полчаса Капулетти с большой неохотой передал по телекому продиктованную женой жалобу, обвиняющую Рома Монтекки, сына олдермена местной общины агров, в насильственном похищении Улы Капулетти, дочери профессора Веронского университета. Если бы обвинение было доказано, виновнику грозила пожизненная каторга. В последний момент Марта отказалась от формулы «изнасилование», вынужденная признать, что Ула останется тогда опозоренной на всю жизнь. Так Ром, сам того не ведая, избавился от угрозы умереть на электрическом стуле.

В тот же день в соответствии с установленной процедурой собралась согласительная комиссия в составе полномочных представителей двух кланов — по пять человек с каждой стороны. В специально приспособленном для подобных заседаний зале дворца Правосудия заняли места друг против друга олдермены общин матов и агров. В центре справа возвышалось кресло арбитра, функции которого исполнял лидер местных юров, а слева — трибуна для свидетелей. На двух раздельных скамьях размещались истцы и ответчики. Журналисты привели в состояние боевой готовности свои автописцы.

Арбитр начал с традиционной формулы, рекомендующей спорящим общинам искать согласия, отвечающего принципам профессионального кланизма, интересам общественного порядка и спокойствия. Он привел к присяге свидетелей, потребовав от них говорить правду, только правду, ничего, кроме правды, и предупредив об ответственности за дачу ложных показаний. Затем слово для зачтения жалобы было предоставлено помощнику арбитра — квестору.[2]

— Имеет ли истец что-нибудь добавить к своей жалобе? — спросил арбитр.

Капулетти взглянул на сидевшую рядом Марту, которая отрицательно качнула головой.

— Нет, ваша честь.

— Тогда слово ответчику.

Монтекки медленно поднялся с места. Анны с ним не было: она не пожелала присутствовать на процессе.

— Что я могу сказать… Вся эта затея мне не нравится.

В зале раздались смешки. Олдермен обвел публику суровым взглядом.

— Зря смеетесь. Решается ведь судьба моего сына. Он не насильник. Они с синьоритой Капулетти любят друг друга.

— Это к делу не относится! — выкрикнула Марта. — Мы обвиняем вашего отпрыска в том, что он похитил нашу дочь.

— Как не относится? — удивился Монтекки. — Если они решили пожениться, так при чем здесь похищение? Ула уехала с Ромом по доброй воле.

— Вам это доподлинно известно? — спросил арбитр.

— Я знаю своего сына, — сказал Монтекки, — он просто не способен насильничать, понимаете? Раз они уехали, значит, оба того захотели.

— Видите, — опять вмешалась Марта, — ответчик уходит от вопроса.

— Так ведь вопрос-то какой, на него вправе ответить только ваша дочь, синьора. А вы сами готовы поручиться, что она не любит Рома?

— Мата не может любить агра, — быстро нашлась сообразительная Марта.

— Вот и вы крутите. Все мы говорим: «не должны», «не могут», а они взяли да полюбили. Что ж теперь делать, не поверить? Как тот посетитель зоопарка, который, увидев жирафа, сказал: «Не может быть!»

— Не приплетайте сюда жирафа, — сказала Марта в раздражении, — вам анекдотами не отделаться… Я требую, — обратилась она к арбитру, — чтобы мне вернули мою дочь и наказали насильника!

— Убедительно прошу вас, синьора, не нарушать установленных правил. Здесь не суд, следствие ведется не формально, допускается прямой разговор, но не перебранка же! Наша цель — достичь согласия, а не окончательно разругаться.

Негодующая синьора вынуждена была сдержать свой темперамент. Впрочем, она отыгралась на муже, высказав ему на ухо все, что о нем думает. Это легко угадывалось по лицу Капулетти, которое побагровело.

— У вас все? — спросил арбитр у Монтекки.