Нет повести печальнее на свете…

— Не шутите, легат. Честно говоря, я больше всего опасался, что вы заподозрите меня в намерении самому стать диктатором. К сожалению, история знает немало подобных примеров. Но за меня не бойтесь, я остался прежним.

— Не сомневаюсь, дорогой друг. Ведь вы настоящий философ.

— Я возлагаю большие надежды на вашу миссию, Анатолий. Связи с Землей и вступление в Великое кольцо нам нужны позарез. Они помогут ускорить преобразования, создадут для них благоприятную атмосферу. Мы планируем наладить экономическое сотрудничество, широкий туристский обмен и, разумеется, особенно рассчитываем на вашу помощь в возрождении духовной культуры. Здесь, увы, приходится начинать едва ли не с нуля.

— Вы можете быть уверены, Дезар, в безусловной поддержке всех этих планов.

— Отлично. А сейчас я предлагаю вам слетать в Верону. Завтра у меня трудный день, предстоит выступление в Сенате. Потом уж нам ничто не помешает основательно поработать над соглашением.

…Сторти сердечно обнял Тропинина и даже прослезился. Толстяк постарел, но был по-прежнему подвижен и словоохотлив. Он не успокоился, пока не попотчевал гостя изысканными блюдами агрянской кухни собственного приготовления. После королевского ужина он предложил легату кофе, а перед собой поставил банку любимой своей ячменки.

— Вы хотите, конечно, знать судьбу Рома и Улы? Они утонули год назад.

Море в тот день было неспокойно, барометр предвещал шторм. Я уговаривал их поостеречься, но тщетно. То ли их толкала безрассудная отвага, желание бросить вызов стихии, то ли ребяческая самонадеянность — оба ведь превосходно плавали. Они лишь посмеялись над моими страхами и, взявшись за руки, вошли в воду.

Буря застигла их недалеко от берега, не поздно было вернуться. Однако им вздумалось покататься на волнах. И случилось худшее: их затянул водоворот. Ах, Ром, Ром, как он мог забыть, что в здешних местах морское дно состоит из зыбучих песков, образующих при волнении гибельные воронки!

— Безумная нелепость! — вырвалось у Тропинина.

— Нелепость… — повторил Сторти с непонятной интонацией, не то соглашаясь, не то возражая.

Тропинин пристально взглянул на него.

— Вы что-то недоговариваете, друг мой.

Сторти отвел глаза и вздохнул.

— Иногда мне в голову приходят странные мысли, — сказал он задумчиво. — Я ни с кем не делился ими, но к вам испытываю безграничное доверие. Не знаю, как это выразить… Короче, мне кажется, гибель Ромы и Улы не случайна. Словно какой-то рок начертал им такой печальный конец. Я кажусь вам мистиком?

— Продолжайте, — отозвался Тропинин.

— Первые годы после вашего отъезда с Гермеса были заполнены для всех нас борьбой с чейзаристами. Приходилось скрываться, выполнять опасные поручения подпольного центра. Это была жизнь, полная лишений, требовавшая от каждого посвятить все свои физические и духовные силы общей высокой цели. Ром и Ула больше, чем кто-либо, видели в ней и свое личное дело — это их любовь стала искрой, от которой возгорелось пламя. Они были целиком поглощены романтикой революции, отдавались ей без остатка, со всем пылом юности, и это еще больше сблизило их, добавив к тяготению сердец узы товарищества.

Но вот кончилась гражданская война. Молодая пара вернулась в Верону. Она пошла работать программистом, он устроился, по стопам отца, в агроуправу. Оба углубились в свои профессиональные заботы. Эта резкая перемена жизненного ритма… все равно что пересесть с экомобиля на смирную лошадку, — пояснил Сторти, — далась им нелегко. Привыкнув быть все время вместе, Ром и Ула никак не могли примириться с тем, что теперь им приходилось видеться урывками. Вдобавок они были буквально потрясены, когда чейзаристам удалось на несколько дней вывести из строя апы на всей планете.

— Каким образом?

— С помощью какого-то генератора зета-лучей. Я в этой материи ни черта не смыслю. К счастью, секретную лабораторию быстро нашли и обезвредили. Сейчас пробуют приспособить излучатель для космической связи. Как говорится, нет худа без добра.

— Любопытно.

— Да, теперь можно рассуждать об этом спокойно. А в тот момент всем нам пришлось плохо, ой как плохо! Началась паника, тысячи людей сходили с ума, кончали самоубийством. Ром и Ула впали в прострацию и, кажется, так и не смогли полностью оправиться от шока, жили со страхом, что этот кошмар может в любую минуту повториться.

— Постойте, Сторти, ведь Ром, насколько я знаю, прилежно изучал математику.