Нет повести печальнее на свете…

— Как отец? — с тревогой спросил Ром.

— Потихоньку поправляется, не беспокойся. Что до твоей матери, то ей пришлось пожертвовать тремя своими платьями, чтобы одеть синьору Петру.

— Что за дурацкое имя?

— Прошу не оскорблять моих чувств, — возмутился наставник, теперь уже, правда, бывший. — Так звали мою первую возлюбленную. Какая была дива! Души во мне не чаяла. До сих пор пишет прелестные письма.

— А Гель?

— О нем пока ничего не известно. Не жалей, — жестко сказал Сторти, — он того не стоит.

Рому горько было слышать такой бескомпромиссный отзыв о своем брате от мягкого и великодушного Сторти, но он не стал возражать. Даст бог, Гель возьмется за ум, материнская отповедь не может пройти для него бесследно.

— Ну а сам ты, дружище, как твои дела?

— Превосходно. Меня наконец выставили из Университета, чего я давно и безуспешно добивался. Я теперь вольная птица, начну по твоему примеру изучать математику или стану философом, как наш любезный хозяин.

— Насколько я могу судить, вы философ от природы, — сказал Дезар.

— Мерси, синьор, за комплимент, хотя, будучи агром, я должен был возмутиться.

— Сторти, милый, мне так стыдно, что из-за нас вы лишились своего места, — сказала Ула.

— Не тревожься, девочка, я не пропаду. Не будем говорить об этом, сейчас у нас дела поважнее. — Он сходил в переднюю, принес оттуда саквояж, распахнул его и сказал Рому: — Вот, облачайся.

— Что там?

— Платье для племянницы синьоры Петры.

— Как, ты и меня хочешь обрядить?

— Тебя в первую очередь. Надеюсь, ты не забыл, что твоя физиономия известна всему Гермесу?

— А как же я? — спросила Ула. — Меня ведь тоже могут узнать.

— Принцип маскировки прост: тебя мы выдадим за моего племянника. Так что вы с Ромом будете брат и сестра, не вздумайте обниматься на публике. Ром, отдай ей свои штаны.

— Но я утону в них, — запротестовала Ула.

— Что-нибудь придумаем. Я захватил кучу булавок. Поражаюсь собственной предусмотрительности.

Переодевание заняло много времени, сопровождаясь смехом и шутками. Наконец философ, придирчиво осмотрев дородную синьору, которая решила провести с племянниками отдых в Свинцовых горах, нашел, что можно рискнуть.

— Однако, на чем мы поедем, ведь твоя тарахтелка, Сторти, приказала долго жить?

— Никогда тебе этого не прощу. Ее безвременная гибель оставит в моем сердце незаживающую рану.

— Вы поедете на машине моего приятеля теха, которому можно абсолютно доверять, — сказал Дезар. — Что ж, простимся, и пусть судьба будет к вам благосклонна.

— Мы никогда не забудем вас, синьор, — сказала Ула, целуя его в щеку.

— И я вас, друзья. Благодаря вам мне довелось, может быть, впервые в жизни не только рассуждать о пользе благих дел, но и самому совершить нечто полезное.

Потихоньку выбравшись из дома, они погрузили в багажник чемодан со съестными припасами, которыми снабдил их Дезар, чтобы не было нужды останавливаться в мотелях. За рулем сидел пожилой невзрачный человек, который молча пожал им руки, не став представляться, и погнал машину с места в карьер.

Путники благополучно миновали наиболее освещенную и людную часть маршрута и, казалось, могли вздохнуть с облегчением, но у самой городской черты их ожидал неприятный сюрприз: здесь спешно была сооружена застава — явление, до сих пор невиданное на гермеситских дорогах. Положительно, невинное чувство двух юных существ стало истоком целой цепи неожиданных следствий и грозило изменить весь образ жизни на планете.

Полицейский робот внимательно осмотрел водомобиль, не нашел ничего подозрительного и потребовал документы. Сторти разъяснил ему, что они выехали прокатиться, а в таких случаях брать с собой паспорта глупо. Сбир заколебался. Сторти сначала попытался заговорить его, но не учел, что имеет дело с механизмом, которого, как человека, на мякине не провести. Потом он решил взять напором и наорал на робота, обозвав его металлической дубиной. На того, привычного к подобному обращению со стороны высшей расы, ругань не подействовала. Их шумное препирательство привлекло внимание высокого, ладно скроенного человека в форме, осматривавшего другой экипаж, въезжающий в Мантую. Когда он подошел поближе, Ром и Ула, похолодев, узнали префекта.

— В чем дело, шестьдесят четвертый? — осведомился он.

— Пассажиры отказываются предъявить паспорта, ваша честь, — отрапортовал робот.

Сообразив, что перед ним большой начальник, Сторти взял дружески-почтительный тон.

— Ради бога, синьор, объясните этому ревностному служаке, что нормальные люди, отправляясь подышать, не заботятся брать с собой документы на случай встречи с полицией.

— Кто вы?

— Я римская матрона, а эти двое малюток — дети моей покойной любимой сестры. Вы не представляете, какой души была эта женщина! Мой муж, занимающий в столице крупный пост, не раз предлагал ей помощь, но она наотрез отказывалась, заявляя, что сама вырастит своих детей. И каков результат? Заморила себя непосильным трудом. Цены-то сейчас ой как подскочили, нынче у вас на рынке помидоры шли за двадцать сестерций, а о мясе и говорить страшно.

Терпеливо выслушав Сторти, что мало кому удавалось, префект сказал: