Нет прохода

Прелестное место действия — Невшатель; прелестный месяц — апрель; прелестное помещение — контора нотариуса; прелестное лицо в ней — сам нотариус: розовый, сердечный, славненький старичок, главный нотариус Невшателя, известный по всему кантону под именем ma^itre'а Фохта. И по своей профессии, и сам по себе нотариус был очень популярен. Бесконечные услуги, оказанные им, и его бесчисленные странности сделали его уже много лет тому назад одним из выдающихся общественных деятелей этого прелестного швейцарского городка. Его длинный коричневый фрак и черная шляпа, как у лодочника, были в числе местных достопримечательностей: он, кроме того, носил табакерку, которая с точки зрения своих размеров считалось в народе не имеющей себе равной во всей Европе.

В конторе нотариуса было другое лицо, не столь приятное, как сам нотариус. Это был Обенрейцер.

Необычайно идиллической была эта контора, которой никогда не нашлось бы равной в Англии. Она помещалась на чистеньком заднем дворе, отгороженном от хорошенького цветника. Козы щипали траву около дверей, а корова помещалась в полдюжине футов от клерка, составляя ему компанию. Кабинетом ma^itre'а Фохта была светлая и вылощенная комнатка со стенами, обшитыми панелями, похожая на игрушечку. Смотря по времени года, розы, подсолнечники, мальвы заглядывали в окна. Пчелы ma^itre'а Фохта жужжали в конторе целое лето, влетая через одно окно и вылетая через другое, часто навещая ее во время своих дневных трудов, словно можно было сделать мед из приятного характера ma^itre'а Фохта. Большой музыкальный ящик на каминной доске часто наигрывал из увертюры к Фра-Дьяволо или выводил сцену избрания Вильгельма Телля с таким веселым щебетаньем, которое приходилось прекращать силой при входе клиента, но которое неудержимо раздавалось снова, едва тот поворачивал спину.

— Мужайтесь, мужайтесь, дружище! — говорил ma^itre Фохт, слегка похлопывая Обенрейцера по коленке с отеческим и ободряющим видом. — Вы с завтрашнего утра начнете новую жизнь здесь, в моей конторе.

Обенрейцер, одетый в траур и сдержанный в своих манерах, поднес руку, в которой был белый носовой платок, к сердцу.

— Благодарность здесь, — сказал он. — Но здесь нет слов, чтобы выразить ее.

— Та-та-та! Не толкуйте мне о благодарности! — заметил ma^itre Фохт. — Я питаю отвращение к зрелищу удрученного горем человека. Я вижу, что вы удручены и протягиваю вам инстинктивно свою руку. Кроме того, я еще не настолько состарился, чтобы позабыть дни своей юности. Ваш отец послал мне моего первого клиента. (Дело шло о пол-акре виноградника, который редко давал каких-нибудь несколько гроздей). Разве я ничего не должен сыну вашего отца? Я должен ему отплатить за его дружескую обязательность, и я плачу за нее вам. Это, мне кажется, довольно ясно объяснено, — прибавил ma^itre Фохт, придя в чрезвычайно хорошее расположение духа от своих слов. — Позвольте мне вознаградить себя за свои добродетели щепоткой табаку!

Обенрейцер опустил глаза вниз, словно был даже недостоин видеть, как нотариус задаст себе понюшку табаку.

— Окажите мне последнее одолжение, monsieur, — сказал он, подняв, наконец, свой взор. — Не действуйте, подчиняясь первому побуждению. До сих пор вы имеете только общее понятие о моем положении. Выслушайте все дело во всех его подробностях, со всеми за и против, прежде чем брать меня в свою контору. Пусть мои надежды на вашу благосклонность будут признаны вашим здравым смыслом так же, как и вашим превосходным сердцем. В таком случае я смогу высоко поднять свою голову перед злейшими из своих врагов и составить себе новую репутацию на развалинах той, которую я потерял.

— Как вам угодно, — сказал ma^itre Фохт. — Вы хорошо говорите, мой сын. Вы будете искусным юристом когда-нибудь.

— Подробности не многочисленны, — продолжал Обенрейцер. — Мои бедствия начинаются со времени случайной смерти моего покойного спутника по путешествию, моего погибшего дорогого друга мистера Вендэля.

— Мистера Вендэля, — повторил нотариус. — Да, совершенно верно. Я слышал об этом и читал об этой фамилии несколько раз в течение этих двух месяцев. Это фамилия того несчастного джентльмена, англичанина, который был убит на Симплоне. Когда вы получили рану, от которой у вас этот рубец на щеке и шее.

— От моего собственного ножа, — сказал Обенрейцер, дотрагиваясь до того, что должно было быть безобразной раной в момент ее нанесения.

— От вашего собственного ножа, — согласился нотариус, — когда вы старались спасти своего спутника. Хорошо, хорошо, хорошо. Это было очень хорошо. Вендэль!.. да!.. Мне недавно несколько раз приходила в голову странная мысль, что у меня как будто однажды был клиент с такой фамилией.

— Но, ведь, monsieur, мир так мал! — заметил Обенрсйцер. Однако он постарался запомнить, что у нотариуса однажды был клиент с такой фамилией.